Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

В 1836 году экспериментатор Эндрю Кросс заметил, что на поверхности камня, долгое время находившегося под воздействием электрического тока, появились насекомые. Ученый пришел к выводу, что их на самом деле создало электричество. Он сообщил: «На двадцать восьмой день насекомые задвигали лапками и через несколько дней после этого начали отделяться от камня и в беспорядке перемещаться по поверхности, хотя в целом они не слишком стремились к движению, особенно сразу после зарождения». Это было так же ужасно и отвратительно, как сообщение об оживленном трупе, и вызвало такую же реакцию. Местные фермеры, полагая, что электрические насекомые испортили их урожай, провели в окрестностях ритуал экзорцизма. Помимо того что это исследование от начала до конца могло быть изощренной мистификацией, высказывалось предположение, что эти существа были случайно попавшими на оборудование сырными или пылевыми клещами. Эксперимент больше не повторяли.

Итак, если электричество было живой силой, значило ли это, что механизмы тоже могут ожить? «Ни один класс существ, — писал Сэмюэл Батлер в романе «Эревон» (Erewhon; 1872), — никогда еще не прогрессировал с такой скоростью. Не следует ли нам бдительно наблюдать за ними в настоящий момент и контролировать происходящее, пока это еще в наших силах? И разве не нужно для этого уничтожить самые современные машины, которыми мы пользуемся сейчас, хотя принято считать, что сами по себе они безвредны?» Угроза представлялась вполне реальной. «Изощренность конструкции механизма» могла способствовать развитию машинного языка, столь же сложного, как наш, который «позволил бы им ежедневно овладевать все новыми навыками и давал все больше возможностей для самоуправления и самостоятельного действия, превосходящих любой интеллект… Если машина способна систематически воспроизводить другие машины, мы, несомненно, можем сказать, что у нее есть репродуктивная система». Далее приводились сходные доводы, в точности повторяющие опасения гораздо более позднего времени.

Легче всего понять все это в контексте теологии XIX века — наука как великий зажженный светильник, предмет всеобщего поклонения. Храмами нового божества были викторианские выставочные залы, Галерея Аделаиды в Лоутер-Аркаде и Политехнический институт на Кавендиш-сквер. Здесь можно было увидеть паровую пушку, ферроэлектрический шар и оксигидрогеновый микроскоп. Для демонстрации возможностей колесного парохода выкопали 70-футовый (ок. 21 м) канал. Коллекция отличалась крайней эклектичностью: в нее входило, например, «оружие, которым был убит капитан Кук, отнятое у аборигенов Оуайхи». Это показывает, что даже в 1840-х годах элементы научного прогресса воспринимались скорее как чудеса и диковинки, чем как открытия, сделанные людьми. У них не было собственного эпистемологического статуса. С тем же успехом экспонаты выставки можно было рассматривать как потребительские товары, наподобие тех, что заполняли недавно появившиеся торговые галереи. Машины и механизмы, до этого встречавшиеся только в мастерских и на фабриках, постепенно занимали свое место в повседневной жизни.

В 1830 году индустриализация в Англии набирала обороты быстрее, чем в любой другой стране. На таком же высоком уровне держался английский экспорт: страна производила 80 % европейского угля и 50 % европейского железа. Все паровые двигатели в мире делали в Англии. В 1832 году Натан Ротшильд заявил, что Англия служит «банком для всего мира. Все сделки, заключаемые в Индии, Китае, Германии и во всем мире, направляются сюда и совершаются в этой стране». Впрочем, эти выкладки не вполне отражают истину. Это своего рода бухгалтерская книга, и в ней ничего не говорится о реальной жизни Лондона и всей страны. Олтон Локк, герой одноименного романа Чарльза Кингсли, вспоминал, каким был Лондон в этот период расцвета: «Я кокни и живу среди кокни… Мое первое воспоминание — это пригородная улица, мешанина стоящих вплотную домишек и лавчонок, каждая из которых словно задалась целью перещеголять соседей своим причудливым уродством». Бог сделал его кокни с особой целью — «чтобы я мог научиться сочувствовать несчастным, которые всю жизнь, от колыбели до могилы, проводят в тесноте вонючих чердаков и мастерских, впивают болезнь с каждым вздохом, запертые в своих темницах из кирпича и железа, укрытые погребальным саваном тумана и ядовитого дыма. Я испил до дна ту чашу, из которой пили они». Говорил ли им кто-нибудь, что их город, бесформенный, бесцветный и безжизненный, был банком для всего мира?