Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Закон о железных дорогах 1844 года, принятый через много лет после того, как забылся несчастный случай с Хаскиссоном, закреплял стандарты работы уже ставшего массовым транспорта. Первый железнодорожный бум набирал обороты. Некоторые инвесторы нервничали, прочитав в брошюре «Вся правда о выгоде железных дорог» (Railroad Impositions Detected), что железная дорога Манчестер — Ливерпуль до сих пор не принесла даже 1 % прибыли. Однако осторожное инвестирование и постепенный успех изменили взгляды биржевиков, а переломным моментом стало открытие линии Лондон — Бирмингем осенью 1838 года. В 1844 году парламент дал разрешение на строительство 800 миль (ок. 1290 км) железнодорожных путей, в следующем году утвердил еще почти 3000 миль (ок. 4830 км). Как выразился один писатель в 1851 году: «Пресса поддерживала всеобщую манию, правительство одобряло ее, люди платили за нее. Железные дороги были одновременно и модой, и предметом помешательства. Вся Англия оказалась исчерчена планами будущих железных дорог». За полвека железные дороги протянулись от моря до моря, от одной реки к другой, связали между собой порты, поселки, города, рынки и шахты. Недавнее прошлое ускользало из поля зрения. Старинные постоялые дворы и деревенские таверны стали одним из любимых объектов фотографов, стремившихся запечатлеть так называемую старую Англию. Они отлично вписывались в столь популярное у англичан увлечение древностями. Кроме того, они были живописны и превосходно получались на фотографиях.

По некоторым оценкам, самым популярным сюжетом в работах викторианских фотографов были развалины. Они настраивали на приятную задумчивость и позволяли отрешиться от видов и звуков современности. Поэт Садакити Гартманн так писал о дагеротипе: «Он лежит в своем футляре среди старых бумаг, писем и редких вещиц. Хрупкая рамка из дерева с черной тисненой бумагой. Мы не можем устоять перед соблазном открыть и взглянуть на него… Какой-то господин с тростью или дама в капоре и платье с пышными рукавами встают перед нами, словно призрачное видение». В то время, когда перед глазами проносились по железным дорогам первые паровозы, это было все равно что читать книгу об истории (например, такую как эта).

В этот же период появилась новая система связи — телеграф, впервые продемонстрировавший свои достоинства в 1827 году, когда сообщение из Холихеда в Ливерпуль удалось передать примерно за 5 минут. Еще через десять лет телеграфную линию установили вдоль Большой Западной железной дороги, а в 1851 году был успешно проложен телеграфный кабель между Англией и Францией. В те дни, когда домовладелец, по слухам, отправлял местной пожарной компании письмо, чтобы сообщить, что его дом горит, скорость телеграфной связи полностью изменила представления о времени и пространстве. В 1858 году молодой Чарльз Брайт получил рыцарское звание за прокладку первого трансатлантического кабеля. В The Times назвали это «величайшим открытием со времен Колумба» и «грандиозным расширением… сферы деятельности человека». Диккенс соглашался, что «из всех чудес современности это самое чудесное». Эти восторженные похвалы были вполне заслуженными для своего времени. Способность передавать сообщения в пространстве на сотни миль означала, по сути, ускорение человеческой эволюции.

9

«Свинью зарезали»

К началу 1834 года администрация графа Грея оказалась в крайне тяжелом положении. Весь предыдущий год Грей думал об отставке. «Я плетусь на службу, словно мальчишка на урок, почти не надеясь должным образом справиться со своими задачами и обязанностями», — говорил он. Личные сомнения усугублялись нестабильным положением его партии в палате общин, где старшие министры ожесточенно спорили о мелких политических вопросах. Однако Роберт Пиль не хотел, чтобы кабинет вигов пал до тех пор, пока его партия не будет готова взять управление на себя. Проблема заключалась в том, что среди тех, кто называл себя вигами, около полутора сотен человек были скорее реформаторами или радикалами: их политические устремления были не до конца понятны и, по сути, непредсказуемы. Один из этих людей был профессиональным боксером, другой дрался на дуэли со своим наставником, но вместе с тем в «радикальное крыло», если его можно так назвать, входили и старые реформаторы, такие как Уильям Коббет. Таким образом, в интересах тори было поддерживать правительство в периоды колебаний или при угрозе падения. Они, точно так же как умеренные виги, не желали радикального переворота.

Напряжение, вызванное необходимостью сохранять свое шаткое положение, и разнообразные кризисы во внешней политике отнюдь не добавляли Грею желания оставаться на посту. Его сын жаловался, что Грей «больше не в силах контролировать группу людей, каждый из которых преследует собственные отдельные интересы… вследствие чего правительство совершенно лишено единства целей и колеблется при любом дуновении ветерка». Продуваемое всеми ветрами правительство — плохое убежище. Грей часто признавался, что устал, но коллеги не отпускали его.