Это была политическая революция, но она прошла относительно мирно. По словам лорда Кларендона, виги отошли от власти «с таким безразличием, словно их окончательно покинули силы и воля к действию». Когда-то их партия руководила страной, и эти самовольно избранные правители, представители знатнейших родов, придя к власти, чувствовали себя как нельзя более на своем месте. Теперь они обессилели и, казалось, были обречены на упадок и — в конечном итоге — исчезновение.
Новый парламент собрался на свою вторую сессию 3 февраля 1842 года, и все официальные разговоры вращались вокруг финансового положения страны. Расходы по-прежнему были слишком высоки, но многих интересовало, как Пиль собирается поступить с налогами, которые все еще взимались с иностранного зерна. Это был ключевой вопрос. Виги шли на выборы под лозунгом «Дешевого хлеба!», но им никто не верил. Намерения Пиля оставались по-прежнему неясными — возможно, даже для него самого. Однако половину дела за него сделал обильный урожай 1842 года, за которым последовали еще три хороших урожая. Пиль немедленно снизил налог на зерно и тарифы на широкий круг товаров и, чтобы сбалансировать бюджет, решил вновь ввести подоходный налог. От него отказались после Наполеоновских войн, но сейчас возникла необходимость по-новому взглянуть на доходы государства. Возможно, Пиль пока еще не имел твердого намерения отменить Хлебные законы, но эта мысль наверняка не раз приходила ему в голову.
Пиль хотел упростить налоговую систему, пересмотреть все запутанные пошлины и тарифы и в целом упорядочить финансы страны. «Я предлагаю, — сказал он, — на какое-то ограниченное время с целью сокращения дефицита взимать в масштабах страны определенную сумму с доходов». Сумма была установлена в размере 7 пенсов на один фунт стерлингов для дохода более 150 фунтов стерлингов в год. Говоря его словами, «дальше отступать было некуда». Это стало полной неожиданностью для его оппонентов, которым потребовалось два или три дня, чтобы подготовить ответ. Он фактически инициировал финансовую революцию, в результате которой изменилась вся система государственных сборов. Это задало тон всему периоду его правления.
Пиля поддерживал сильный кабинет министров. Абердин заменил Палмерстона в Министерстве иностранных дел и, отказавшись от грубоватых манер последнего, сразу установил теплые отношения с главными союзниками Англии. Герцог Веллингтон стал лидером палаты лордов, но сам не возглавлял никакое министерство. Гладстона назначили вице-президентом Торговой палаты; в следующем году он стал ее президентом и, таким образом, занял влиятельное положение, позволявшее ему удовлетворить свою страсть к статистике и цифрам. Томас Карлейль описывал его как «самого методичного, справедливого, незапятнанного и искреннего человека», что в устах Карлейля было настоящей похвалой. Эдвард Стэнли (чуть позднее лорд Стэнли) до этого был главным секретарем лорда-наместника Ирландии, но теперь его повысили до министра по колониям; как граф Дерби в следующем своем перевоплощении он поднимется неизмеримо выше. Бенджамин Дизраэли, к своему большому огорчению, остался среди «заднескамеечников» — рядовых членов парламента. Он считал, что его выдающиеся способности очевидны для других так же, как для него самого, но в правительстве Пиля для него не нашлось места.
Вступив в должность, Пиль поначалу вел себя как врач, изучающий больного пациента. Не делая поспешных шагов, он изучал симптомы и обдумывал, какие рецепты следует выписать. Это был худший год для начала нового правления. Новый министр внутренних дел сэр Джеймс Грэм сообщил палате общин, что из 16-миллионного населения страны миллион получает пособие по бедности. Хлопкопрядильные и ткацкие мануфактуры остановились, цены на продукты выросли. Даже банки переживали не лучшие времена, и объем инвестиций сократился. Возможно, это была самая низкая точка века. Наиболее исчерпывающим образом претензии населения выразили прядильщики Болтона: они протестовали против «снижения нашей заработной платы, несправедливых и необоснованных сокращений, навязывания нам неблагоустроенных и неблагополучных жилищ, взимания с нас необоснованной и непомерной арендной платы» и добавляли: «Вышеупомянутые пороки проистекают из классового законодательства, и мы считаем, что нищета, невежество, бедность и преступность будут существовать до тех пор, пока Народная хартия не станет законом страны».