Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

В этих условиях снова пробудился дух чартизма, вылившийся в поток брошюр и обращений к трудящимся, плакатов и демонстраций. «Страдания, порожденные законом, — писал Джон Брайт, — превратили все население в легковоспламеняющуюся массу, и если сейчас зажжется искра, ее будет нелегко погасить». Члены Лиги против Хлебных законов соперничали с чартистами за поддержку рабочих, хотя чартисты поддерживали рабочих намного более открыто. В некоторых кругах членов лиги по-прежнему считали идеологами свободной конкуренции, готовыми принять в великой битве сторону работодателей. В Мидлендсе и на севере, в Ланкашире и Уэст-Райдинге, угольщики бросали работу. В мае 1841 года собрался еще один общенациональный съезд, чтобы создать петицию, собравшую более 1,3 млн подписей, с просьбой о помиловании некоторых заключенных чартистов. «Многотысячная толпа наводнила широкую дорогу, — писал Уильям Кедворт в «Прогулках вокруг Хортона» (Rambles Round Horton; 1886). — Это были тощие люди голодного и отчаявшегося вида, вооруженные огромными дубинками, цепами, вилами и пиками. У многих не было ни пальто, ни шляп, сотни были одеты в ветхие лохмотья».

Радикальный журналист писал:

Зрелище привлекло огромное внимание — нас провожали взглядами все, от оборванного уличного подметальщика до герцогини с золотым моноклем. Городская полиция держалась очень благосклонно, но столичные синие сохраняли равнодушие. Водители омнибусов вели себя грубо и враждебно. Мы медленно двигались по Флит-стрит и Стрэнду, мимо Чаринг-Кросс и Конной гвардии к зданию парламента. В окнах государственных учреждений виднелось особенно много лиц, и на всех написано жгучее любопытство.

Парламент не собирался уступать, и петицию снова отклонили решающим голосом спикера. Это вызвало невиданную доселе ярость. Забастовки усилились, снова пошли слухи, что они могут вылиться во всеобщее восстание. Люди громили полицейские участки, освобождали заключенных, жгли дома известных магистратов и владельцев шахт. Весна сменилась жарким летом. В следующем году в парламент передали еще одну петицию. Демонстранты пытались добиться своего снова и снова, словно морские волны, все набегающие и набегающие на скалы. Петиция, по некоторым оценкам, содержала более 3 млн подписей, и все же палата общин категорически ее отклонила.

Это спровоцировало волну так называемых Заглушечных бунтов, или Заглушечный заговор 1842 года, — протестующие снимали заглушки с паровых котлов, что делало невозможной любую дальнейшую производственную деятельность. Протесты начались в угольных шахтах Стаффордшира и вскоре распространились дальше. Закрытие угольных месторождений негативно отразилось на всех отраслях английской промышленности. Лондон также ощутил на себе всю тяжесть нужды и безработицы. В Клеркенуэлл-Грин и Паддингтоне, двух центрах активности городских радикалов, собирались большие толпы людей. 23 августа в газете Sun разместили следующий репортаж о событиях: «…предводители толпы осуждали поведение синих мундиров, когда раздались громкие крики: “Пилеры! Пилеры!” Обернувшись, люди увидели, что к толпе быстро приближается около дюжины конных патрульных, вооруженных палашами, в сопровождении отрядов полиции». Дело кончилось пробитыми головами, сломанными конечностями и другими увечьями.

Вывод машин из строя имел двойную подоплеку, поскольку за машинами стоял, как выразился Карлейль, «дух времени». Механизмы до сих пор окружала аура загадки и таинственности. В каком-то смысле считалось, что они неподвластны человеку. Один «безутешный радикал», как он сам себя называл, писал: «Редко можно встретить человека, который решился бы открыто обратиться к проблеме машин. Они как будто вселяют в нас неясный страх. Все видят, что машины производят величайшую из революций, меняя отношения между классами, но почему-то никто не осмеливается вмешаться в этот процесс».