Кроме того, свою роль сыграл своеобразный характер земельной аренды. В Ирландии действовала византийская система субаренды, позволявшая недобросовестным посредникам надежно спрятать мелких арендаторов от землевладельца. Более того, у этих мелких арендаторов не было никаких стоящих упоминания прав. В связи с острой необходимостью использовать всю имеющуюся землю для выращивания картофеля акры в Ирландии могли стоить не дешевле, чем акры в Мейфэре. На этом сравнения не заканчиваются: рента в Ирландии фактически представляла собой земельную ренту — крестьянин платил за привилегию жить на земле. Таким образом, здесь не существовало этики взаимных обязательств, как это было в Англии. Однако, несмотря на все эти оправдания, в политических кругах было широко распространено мнение, что ирландцы недостаточно инициативны и энергичны и эта ограниченность существенно охлаждает дружеские чувства англичан. Приведем один пример. Священник из Западной Ирландии, умолявший открыть зернохранилище, чтобы накормить голодающую паству, получил официальный ответ, гласивший, что такой жест противоречит принципам свободной торговли и нарушает «коммерческие интересы». Священник отреагировал с вполне понятной яростью, но подобная бюрократическая узколобость была вполне типичным явлением. Пока ирландцы падали замертво на своих полях, из страны продолжали экспортировать крупные партии говядины, свинины, баранины и множество других товаров первой необходимости.
Свободная торговля стала ирландским Шивой, владыкой разрушения. Горькая ирония заключается в том, что причиной гибели ирландцев послужили не равнодушие и небрежение, а фанатичное применение догмы о свободной торговле в условиях экономики, которая просто не была к этому готова. Импортируемые продукты оказались почти бесполезны, в то время как продукты, экспортируемые из страны, имели для нее жизненное значение. Импорт и экспорт считались священной панацеей. Викторианской Англии было свойственно, найдя для себя новую игрушку, размахивать ею при каждом удобном случае. Свободная торговля стала как раз такой новой игрушкой, но Ирландия оказалась не в состоянии с ней играть. Впрочем, обвинение в геноциде можно с большим основанием приложить к открыто проводившейся политике «экстерминации» (хотя тогда это слово еще имело старое значение — массовое выселение). В ее основе лежало то же легкомысленное безразличие к потребностям и реалиям Ирландии, которое подпитывало экспортоманию. Считалось, что земля не может прокормить людей, поэтому людей нужно выселить с земли. Политику Англии в отношении Ирландии можно сравнить с поведением богача, внушающего нищему, что его настоящая проблема не голод, а неумение видеть перспективу.
Пиль объявил чрезвычайные меры, призванные обеспечить население импортным зерном и привлечь людей к работе над государственными проектами. Люди продолжали умирать у обочин дорог, прежде чем они были построены. Рассказывали, что при этом они не производили никакого шума и не подавали никаких знаков. Так было и с горцами Западной Шотландии, когда их картофель сгнил в земле. По наблюдениям Генри Кингсли, «старшие из трудоспособных мужчин просто ложились и как будто тихо засыпали». Французский обозреватель Гюстав де Бомон отмечал: «В каждой стране есть более или менее многочисленный слой бедных людей, но целая нация нищих — зрелище до сих пор невиданное».
На заседании кабинета министров в ноябре 1845 года Пиль предложил две меры, которые могли бы помочь облегчить голод в Ирландии и успокоить гнев Англии. Он предложил приостановить действие Хлебных законов в их нынешнем виде, чтобы уменьшить хроническую нехватку продовольствия в регионе Ирландского моря. Кроме того, он предложил парламенту рассмотреть Хлебные законы в целом с целью их дальнейшей отмены. Первая мера была полностью одобрена, хотя многие министры сочли ее запоздалой. Вторая мера спровоцировала ожесточенные гневные дебаты, в результате которых Пиль подал в отставку. Ушел он ненадолго. Его противник виг Джон Рассел не так давно поклялся отменить Хлебные законы, поэтому он, естественно, принял должность, врученную ему королевой. Ему потребовалось около двух недель, чтобы понять: без авторитета Пиля он не сможет действовать. Он обнаружил, что не может даже полностью контролировать предложенный ему кабинет, когда Палмерстон отказался занимать какую-либо должность, кроме должности министра иностранных дел. Итак, Пиль вернулся на поле боя. Газеты почувствовали, что наступает решающий момент.