Смею предположить, вам не нужно рассказывать, сколь изобильны чувственные пороки в сельской местности… Милый старый добрый Вордсворт вечно рассуждает о невинности деревенских жителей и порицает любые связи с городом, якобы оскверняющие их чистоту. Он и не подозревает, каких высот самоотречения и утонченности могут достигнуть люди в городах, дающих куда больше возможностей для человеческого развития.
В любом случае сельское население справлялось со своими обязанностями. Король Бробдингнега считал, что «тот, кто сумеет вырастить два початка кукурузы или два стебля травы на том участке земли, где раньше рос только один, заслуживает большей благодарности от людей и оказывает своей стране более существенную услугу, чем все племя политиков вместе взятое». В 1816 году население Британских островов составляло 19 млн человек, через 45 лет эта цифра достигла 29 млн, но им по-прежнему хватало еды.
Через некоторое время внимание нации снова обратилось в сторону позабытой было внешней политики. К великому смятению тех, кто полагал, что человечество ждет столетие мира, 1848 год вошел в историю как год революций. Пожалуй, было даже к лучшему, что в этот период самым грозным членом виговского кабинета оказался виконт Палмерстон, снова воцарившийся в Министерстве иностранных дел. Слово «воцарившийся» здесь не случайно, поскольку он действительно единолично правил в своих владениях. Это был настоящий человек дела, неутомимый труженик, скрывавший за показным безрассудством изворотливый ум и в особых случаях высокую серьезность. Страсти накалились в начале 1847 года, когда герцог Веллингтон, сам того не желая, предрек беду. В частном письме к одному из армейских товарищей он упомянул о незащищенном состоянии Британии. Как это иногда случается, его письмо просочилось в прессу. Публике стало известно, что на всем побережье «нет такого места, где нельзя было бы высадить пехоту в любое время прилива, при любом ветре и при любой погоде и где упомянутая пехота, высадившись на берег, не нашла бы на расстоянии не более пяти миль [8 км] какой-нибудь дороги, ведущей прямо вглубь страны». Незамедлительно и неизбежно последовала паника. Очевидно, за то время, пока Британия не интересовалась иностранными делами, они успели подступить пугающе близко к ее границам.
Угроза стала еще ощутимее, когда во Франции, Германии и Италии произошли революции. В феврале, после того как Луи Филипп запретил частные собрания оппозиционных партий, на центральных улицах Парижа разгорелись уличные стычки, войска открыли огонь по толпе, волнения переросли в бунт. По словам Виктора Гюго, когда Луи снимал парик, он становился «самым обычным торговцем». После провозглашения Второй республики он бежал в Англию под именем мистера Смита. В марте восстали жители Берлина, и в результате Вильгельм, принц Пруссии, тоже бежал в Англию. Людвиг I Баварский присоединился к этой процессии, отрекшись от престола в пользу своего сына. Император Австрии Фердинанд I уехал из Вены в Инсбрук, а затем в Моравию. Венгры потребовали независимости от Австрии. Чехи из Богемии потребовали создания собственного парламента. Венеция и Ломбардия также восстали против своего старого имперского врага. Папа покинул Рим, переодетый простым священником. Затем воздушный шар лопнул.
Одна за другой силы повстанцев терпели поражение от старой гвардии. Имперские политики ловко сыграли на этнических противоречиях, когда венгры обратились против славян вместо того, чтобы вместе выступить против общего имперского врага. Один за другим правители возвращались на свои троны. Казалось, какое-то минутное помрачение рассудка привело их всех в «убежище для всей Европы» (так называли Англию в журнале Punch). Льюис Нэмир назвал это «поворотным моментом, в который история так никуда и не свернула». Возможно, правильнее будет сказать, что желание свободы и перемен тогда намного превосходило доступные возможности. Подающие надежды общественные деятели 1848 года, возглавившие средний класс и трудящихся, в 1849 году стали мучениками и узниками в оковах.