Раз, два, пряжка держится едва… Печальный кипарис. Зло под солнцем. Икс или игрек?

— А вы тоже решили нагулять аппетит перед завтраком?

Он хмуро покачал головой.

— Нет, мой завтрак, я его уже съел. Сейчас я иду на работу.

— На работу?

— Я химик-исследователь.

«Ах, вот, оказывается, кто ты!» — подумала Таппенс, искоса бросив на него быстрый взгляд.

А Карл фон Дейним продолжал слегка надменным тоном:

— Я приехал в эту страну, спасаясь от нацистских преследований. У меня было мало денег и ни одного друга. Я стараюсь делать, что умею, чтобы приносить пользу.

Он не повернул к ней голову, а смотрел прямо перед собой, но чувствовалось, что он сильно взволнован. Таппенс неопределенно пробормотала:

— Конечно, конечно. Очень похвальное желание.

— Два моих брата находятся в концентрационных лагерях. Отец в лагере умер. Мать скончалась от горя и страха, — продолжал Карл фон Дейним.

«Каким ровным голосом он все это произносит, — подумала Таппенс, — словно выучил наизусть». Она еще раз украдкой покосилась на него — он смотрел прямо перед собой, и лицо его было бесстрастно.

Несколько шагов они прошли молча. Навстречу попались двое мужчин, один из них задержал взгляд на Карле, и Таппенс услышала, как он сказал своему спутнику:

— Видал? Ручаюсь, что этот парень — немец.

Лицо Карла фон Дейнима залила краска. Он вдруг потерял самообладание, сдерживаемые чувства вырвались наружу:

— Вы… Вы слышали? Вот они что говорят… Я…

— Милый мальчик, — Таппенс, сама не заметив, заговорила своим настоящим голосом, убежденно и сочувственно. — Не будьте глупцом. А чего бы вы хотели?

— То есть как? — обернулся он к ней с недоуменным видом.

— Вы беженец. Так принимайте все, что связано с этим положением. Вы остались живы, и это главное. Живы и на свободе. Что же до прочего, то поймите, это неизбежно. Наша страна воюет с Германией. А вы немец. — Таппенс неожиданно улыбнулась. — Нельзя же ожидать от каждого встречного и поперечного, вроде того, что сейчас прошел, чтобы он отличал, примитивно говоря, плохих немцев от хороших.

Их взгляды встретились. Ярко-голубые глаза Карла смотрели страдальчески. Но вот он тоже улыбнулся и сказал:

— Про индейцев когда-то, кажется, говорили, что хороший индеец — это мертвый индеец. — Он засмеялся. — А мне, чтобы быть хорошим немцем, надо не опоздать на работу. Извините. Позвольте откланяться.

И опять этот чопорный поклон. Таппенс смотрела вслед его удаляющейся фигуре. А потом сказала себе:

— Миссис Бленкенсоп, вы чуть было не дали большого маху. Впредь думайте, пожалуйста, только о деле. А теперь марш завтракать.

Входная дверь в пансион была открыта. Внутри миссис Перенья вела с кем-то пламенный разговор:

— И передай ему мое мнение насчет того маргарина, что он продал нам в прошлый раз. Ветчину возьмешь у Квиллерса, у них цена была на два пенса ниже. И смотри в оба, когда будешь выбирать капусту…

При виде входящей Таппенс, миссис Перенья прервала свои наставления.

— Ах, миссис Бленкенсоп, доброе утро, ранняя вы пташка! Вы еще не завтракали? Завтрак на столе. — И указала на свою собеседницу: — Моя дочь Шейла, вы ведь еще не знакомы? Она была в отъезде и возвратилась только вчера вечером.

Таппенс с любопытством взглянула вблизи на красивое, полное жизни девичье лицо. Лишенное давешнего трагизма, оно сейчас выражало лишь скуку и раздражение. «Моя дочь Шейла». Шейла Перенья, стало быть.

Пробормотав несколько любезных слов, Таппенс прошла в столовую. За столом до сих пор засиделись трое: миссис Спрот с дочуркой и широкоплечая миссис О'Рурк. Таппенс поздоровалась, и в ответ прозвучало громогласное, по-ирландски цветистое приветствие миссис О'Рурк, совершенно заглушившее тихий отклик миссис Спрот.

Старшая дама с жадным любопытством разглядывала Таппенс.

— Надо же, в такую рань, а вы уже с прогулки. Ничего нет лучше. Поди, аппетит нагуляли чудесный.

Миссис Спрот кормила дочь.

— Попробуй, какой вкусный хлебушек с молочком, — приговаривала она, пытаясь просунуть ложку в ротик Бетти Спрот.

Та ловко уклонялась и вертела головой, устремив на Таппенс большие круглые глаза. Потом указала на новую тетю перемазанным в молоке пальчиком и произнесла нечто гортанное:

— Га-га, боч!

— Вы ей понравились! — объяснила миссис Спрот, с восхищением гладя на Таппенс, удостоившуюся такой монаршей милости. — Обычно она так дичится при посторонних.

— Боч! — повторила Бетти Спрот. — Каду… мехок, — торжественно объявила она.

— Что бы это такое могло значить? — поинтересовалась миссис О'Рурк.

— Она еще не очень понятно говорит, — оправдываясь, сказала миссис Спрот. — Ей ведь только-только пошел третий годок. Сейчас она все подряд называет «бош». Но зато она умеет говорить «мама», верно, моя хорошая?

Бетти обернулась к матери и произнесла, словно вынесла окончательный приговор:

— Каглбик.

— Они придумывают свой язык, милые малютки, — прогудела миссис О'Рурк. — Бетти, милочка, ну, теперь скажи «мама».

Бетти нахмурила лобик и с огромным усилием произнесла:

— На-тси.[236]

— Ну, смотрите, как она старается! Ах ты моя хорошая!

Миссис О'Рурк встала из-за стола, свирепо улыбнулась малышке и тяжело, вперевалку пошла из столовой.