– Пора мне остепениться; ежели не сделает этого жена моя, то нечего уже ожидать от меня.
Свадьба Пушкина происходила 18 февраля 1831 г. Во время обряда Пушкин, задев нечаянно за аналой, уронил крест; говорят, при обмене колец одно из них упало на пол… Поэт изменился в лице и тут же шепнул одному из присутствовавших:
– Tous les mauvais augures [Все дурные предзнаменования].
Я уверена, что он был добрым мужем, хотя и говорил однажды, шутя, Анне Николаевне [Вульф][277]
, которая его поздравляла с неожиданною в нем способностью вести себя, как прилично любящему мужу:– Се n’est que de l’hypocrisie [Это только притворство].
– Каплей, каплей, – воскликнул Пушкин, вскочив и потирая руки.
Цензур[ные] поправки статьи о Польск[ой] ист[ории][279]
– Пушкин от нее в восторге:– Никто ныне, – сказал он, – не тревожит души моей, кроме вас.
[Пушкин], решительно не любя Тасса, умоляет тебя приняться за Данта[280]
. «Мне надо написать к нему умное и большое письмо, – говорит он, – но кочевой я так не привык еще к оседлой жизни, что не знаю, как и когда приниматься за дело».Лисянская и Пашков там
– Вот видишь, – говорил ему Пушкин, – до этого ты уж никак не дойдешь в своих галиматьях[281]
.Иногда [Пушкин] читал нам отрывки своих сказок и очень серьезно спрашивал нашего мнения. Он восхищался заглавием одной: «Поп – толоконный лоб и служитель его Балда»[283]
. «Это так дома можно, – говорил он, – а ведь цензура не пропустит!» Он говорил часто: «Ваша критика, мои милые, лучше всех; вы просто говорите: этот стих нехорош, мне не нравится».Когда разговорились о Шатобриане[284]
, помню, он говорил: «De tout ce qu’il a ecrit il n’y a qu’une chose qui m’aye plu; voulez vous que je vous l’écris dans votre album. Si je pouvais croire encore au bonheur, je le chercherais dans la monotonie des habitudes de la vie».Во всем том, что он писал, имеется только одна вещь, которая мне понравилась; желаете ли вы, чтобы я написал ее в ваш альбом? Если бы я еще мог верить в счастье, я бы искал его в однообразии жизненных привычек.]
Раз я созналась Пушкину, что мало читаю. Он мне говорит:
– Послушайте, скажу и я вам по секрету, что я читать терпеть не могу, многого не читал, о чем говорю. Чужой ум меня стесняет. Я такого мнения, что на свете дураков нет. У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная от будочника и до царя[285]
.* Однажды говорю я Пушкину:
– Мне очень нравятся ваши стихи «Подъезжая под Ижоры»[286]
.– Отчего они вам нравятся?
– Да так, – они как будто подбоченились, будто плясать хотят.
Пушкин очень смеялся.
– Ведь вот, подите, отчего бы это не сказать в книге печатно: «подбоченились», а вот как это верно. Говорите же после этого, что книги лучше разговора…
Наговорившись с ним, я спрашивала его (поутру у него в комнате):
– Что же мы теперь будем делать?
– А вот что! Не возьмете ли вы меня прокатиться в придворных дрогах?
– Поедемте.
Однажды в жаркий летний день гр. [А.В.] Васильев[287]
, зайдя к нему, застал его чуть не в прародительском костюме.