С полдороги начала меня смущать мысль, что я ему надоел и употребляю во зло его доброту. Я стал искать предлога с ним раскланяться. Дойдя до Камероновой колоннады, я остановился и на прощанье спросил у него: не желает ли он получать из Лицейской библиотеки книги, журналы, газеты и какие именно?
– Из книг – я вам напишу какие, а из журналов – нельзя ли вам присылать мне «Телеграф» и «Телескоп»? Да главного не забудьте: заходить ко мне.
Мы расстались – и я, разумеется, был в восторге.
…Александр Сергеевич схватил отца моего за руку и громко вскрикнул:
– Граф, видели вы, что девочка сделала?
– Какая девочка? Я не видал! – ответил папенька.
– Да вот эта в панталончиках и в пастушеской шляпе: это какой-то силач!
– Эта? Это моя дочь Маша! Что она сделала?
– Да вот такие два чугунных стула подхватила, как два перышка, и отнесла их на террасу.
Папенька позвал меня и представил Пушкину; я ему сделала книксен…
– Очень приятно познакомиться, барышня, – крепко пожимая мне руку, смеясь сказал Александр Сергеевич. – А который вам год?
– Тринадцать, – ответила я.
– Удивительно!
И они оба с папенькой начали взвешивать на руке тяжелые чугунные стулья, потом заставили меня еще раз поднять их.
– Удивительно! – повторил Пушкин. – Такая сила мужчине в пору. Поздравляю вас, граф, что у вас растет Илья Муромец.
Вскоре по выходе «Повестей Белкина»[301]
я на минуту зашел к Александру Сергеевичу, они лежали у него на столе. Я и не знал, что они вышли, а еще менее подозревал, что автор их – он сам.– Какие это повести? И кто этот Белкин? – спросил я, заглядывая в книгу.
– Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно.
Далее я не хотел расспрашивать.
* В исходе 1831 года Пушкин, готовясь издавать журнал, посетил Николая Ивановича Греча[302]
, предлагая ему быть сотрудником. Греч отвечал, что принял бы предложение с величайшим удовольствием, но не знает, как освободиться от своего польского (крепкое словцо)[303]. Сознаваясь, что это невозможно, Пушкин со смехом прибавил: «Да нельзя ли как-нибудь убить его?»Пушкин говаривал: «Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним; на большой улице – у меня не хватает храбрости».
* Он не раз… скорбел о легкомыслии, которому поддался, сочинив свою «Гавриилиаду»[304]
… «Не знаю, что бы я дал, чтобы и помин об ней уничтожить!» – всегда говорил он.* Пушкин, когда прочитал следующие стихи из оды Державина к Храповицкому:
сказал так:
– Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела.