Разговоры Пушкина

Пушкин. – Могу уверить вас, что в подобном случае нельзя было показать большего добродушия, как показал Н.И. Греч.

Я. – Он искренно желает вам лично всякого успеха, как знаменитому нашему писателю.

Пушкин. – Н.И. Греч даже дал мне хорошие советы насчет выбора лучших словолитен и наставление к лучшему устройству собственной типографии нашей газеты.

Н.И. Тарасенко-Отрешков[312]. Публ. Ф.А. Бычкова. ИВ 1886, № 2, стр. 388–390.

27 сентября. Москва

…Давыдов[313] сказал, что ему подано весьма замечательное исследование, и указал на Бодянского, который, увлеченный Каченовским[314], доказывал тогда подложность Слова [о полку Игореве]. Услыхавши об этом, Пушкин[315] с живостью обратился к Бодянскому

[316] и спросил:

– А скажите, пожалуйста, что значит слово «харалужный»?

– Не могу объяснить.

Тот же ответ на вопрос о слове «стрикусы». Когда Пушкин спросил еще о слове «кмет», Бодянский сказал, что, вероятно, слово это малороссийское от «кметыти» и может значить «примета».

– То-то же, – говорил Пушкин, – никто не может многих слов объяснить и не скоро еще объяснят[317].

О.М. Бодянский по записи П.И. Бартенева. Бартенев, стр. 49–50[318].

1833 г.

*…Я пришел к Александру Сергеевичу за рукописью и принес деньги-с; он поставил мне условием, чтобы я всегда платил золотом, потому что их супруга, кроме золота, не желала брать других денег в руки. Вот-с Александр Сергеевич мне и говорит, когда я вошел в кабинет:

– Рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет сама вас видеть, – и повел меня; постучались в дверь, она ответила: «Входите». Александр Сергеевич отворил двери, а сам ушел…

– Входите, я тороплюсь одеваться, – сказала она. – Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не принесете мне сто золотых вместо пятидесяти. Мой муж дешево продал вам свои стихи. В 6 часов принесете деньги, тогда и получите рукопись… Прощайте…

Я поклонился, пошел в кабинет Александра Сергеевича… сказал мне:

– Что? С женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам ублажить мою жену; ей понадобилось заказать новое бальное платье, где хочешь подай денег… Я с вами потом сочтусь.

А.Ф. Смирдин по записи А.Я. Панаевой. А.Я. Панаева, Воспоминания, Л., 1927, стр. 300–301[319].

Князь Козловский[320] просил Пушкина перевести одну из сатир Ювенала, которую Козловский почти с начала до конца знал наизусть. Он преследовал Пушкина этим желанием и предложением. Тот наконец согласился и стал приготовляться к труду. Однажды приходит он ко мне и говорит:

– А знаешь ли, как приготовляюсь я к переводу, заказанному мне Козловским? Сейчас перечитал я переводы Дмитриева латинского поэта и английского Попé[321]. Удивляюсь и любуюсь силе и стройности шестистопного стиха его.

Кн. П.А. Вяземский, I, стр. 161.

Графиня Нессельроде[322]… раз без ведома Пушкина взяла жену его и повезла на небольшой Аничковский вечер[323]… Пушкин ужасно был взбешен этим, наговорил грубостей графине и между прочим сказал: «Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где я сам не бываю»[324].

П.В. Нащокин по записи П.И. Бартенева. Бартенев, стр. 42.

Я помню, как однажды Пушкин говорил мне, что он терпеть не может – когда просят у него: не на водку, а на чай. Причем не мог скрыть своего легкого неудовольствия, когда я сказал, что распространяющийся в низших сословиях народа обычай пить чай благодетелен для нравственности и что этому нельзя не радоваться. «Но пить чай, – возразил Пушкин с живостью, – не русский обычай».

Н.И. Тарасенко-Отрешков. Воспоминания. РС 1908, № 2, стр. 433.

Начало года

*…Входит Пушкин.

[Нащокин]. – Рассуди нас, Александр Сергеевич, я к тебе с жалобой на сего юношу: во-первых, он вчера в первый раз сбрил усы, во-вторых, влюбился в Елену Яковлевну Сосницкую[325], а в-третьих, сочинил хорошие стихи и не соглашается прочесть тебе.

– Усы – его собственность; любовь к Елене – грех общий: я сам в молодости, когда она была именно Прекрасной Еленой, попался было в сеть, но взялся за ум и отделался стихами, а юноше скажу: берегись! А что касается до стихов, то в сем грехопадении он обязан покаяться передо мной.

Говоря это весело, в pendant тону Нащокина, Александр Сергеевич взял меня под руку, ввел во вторую комнату, посадил на диван, сам сел с правой стороны, поджав по-турецки ноги, и сказал:

– Кайся, юный грешник!..

По прочтении письма к Ленскому Александр Сергеевич сказал свое всегдашнее словцо:

– Ну вот и прекрасно, и очень хорошо.

Друзей, начальников, врагов…

указательный перст поэта быстро длинным ногтем чертил по запятой, как бы выскабливая ее: