– Там вечерняя заря – малое пространство ночи, а там уже заря утренняя, – сказал задумчиво друг мой, указывая на горизонт, склонявшийся к близкому морю. – Смерть, мрак гроба и пробуждение к прекраснейшему дню.
Пушкин улыбнулся.
– Оставьте это, мой милый! – сказал он. – Когда мне было 22 года, знал и я такие возвышенные мгновения; но в них ничего нет действительного. Утренняя заря! Пробуждение! Мечты, только одни мечты!
Признаюсь, эти слова, как ножом, пронзили мне душу… Пушкин, сказав нам короткое: «Bon soir, messieurs!» исчез в зеленой темноте леса.
…Мы с братом ходили каждый день купаться в большую купальню, устроенную на Неве против Летнего сада; один раз… я не заметил, как ко мне подплыл какой-то кудрявый человек и звонким, приветливым голосом сказал:
– Позвольте мне вам показать, как надо плавать, – вы не так размахиваете руками, надо по-лягушечьему, – и тут кудрявый человек стал нам показывать настоящую манеру; но вдруг, от нас отплыв, сказал вошедшему в купальню господину:
– А, здравствуй, Вяземский…
После этой встречи я не видел Пушкина до петергофского праздника. Государь с царской фамилией и придворными ехал в линейке и, увидав шедшего близ дороги Пушкина, закричал ему:
– Bonjour, Pouchkine!
– Bonjour, Sire! – почтительно, но непринужденно отвечал ему Пушкин.
Обещая Киреевскому[330]
собранные им песни, Пушкин прибавил: «Там есть одна моя, угадайте!» Но Киреевский думает, что он сказал это в шутку, ибо ничего поддельного не нашел в песнях этих.П.В. Киреевский при начале издания своего собрания народных песен[331]
в 1848 году заявлял, что Пушкин доставил ему замечательную тетрадь песен, собранных им в Псковской губернии, а показывая свое собрание Ф.И. Буслаеву[332], сказал: «Вот эту пачку дал мне сам Пушкин» и прибавил: «Когда-нибудь, от нечего делать, разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам», и сколько ни старался я разгадать эту загадку, никак не могу сладить.…В книжной лавке встретил я Н. Раевского.
– Sacré chien, – сказал он мне с нежностью, – pourquoi n’êtes vous pas venu me voir?
«Animal, – отвечал я ему с чувством, – qu’avez-vous fait de mon manuscript petit-russien?» [Каналья (букв.: проклятая собака, непереводимое выражение), почему вы не пришли меня повидать? – Животное, что вы сделали с моей малорусской рукописью?]
После сего поехали мы вместе, как ни в чем не бывало, он – держа меня за ворот всенародно, чтобы я не выскочил из коляски.
* Пушкин, отправляясь в Болдино (в моем, Лукояновском уезде), живал в Нижнем, но это было еще до моего рождения. Дядя П.П. Григорьев любил передавать мне разговор Пушкина с тогдашней губернаторшей Бутурлиной[333]
… Не могу подтвердить точно пересказа одной из шуточных тирад Пушкина; но разговор его с губернаторшей в редакции дяди остался у меня в памяти очень отчетливо. Это было в холерный год.– Что же вы делали в деревне, А.С.? – спрашивала Бутурлина. – Скучали?
– Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди.
– Проповеди?
– Да, в церкви, с амвона. По случаю холеры. Увещевал их. «И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!»
В шесть часов вечера мне сказали о приезде к нам Пушкина. Я встретила его в зале. Он взял дружески мою руку с следующими ласковыми словами:
– Нам не нужно с вами рекомендоваться; музы нас познакомили заочно, а Баратынский еще более…
Пушкин благодарил моего мужа.
– Как вы добры, Карл Федорович, – сказал он, – как дружелюбно и приветливо принимаете нас, путешественников!.. Для чего вы это делаете. Вы теряете вашу приветливость понапрасну. Вам из нас никто этим не заплатит; мы так не поступаем; мы в Петербурге живем только для себя.
После чтения он начал меня расспрашивать о нашем семействе, о том, где я училась, кто были мои учители; рассказывал мне о Петербурге, о тамошней рассеянной жизни и несколько раз звал меня туда приехать:
– Приезжайте, пожалуйста, приезжайте, я познакомлю с вами жену мою; поверьте, мы будем уметь отвечать вам за казанскую приветливость не петербургскою благодарностью.
Потом разговоры наши были гораздо откровеннее… и наконец прибавил:
– Смотрите, сегодняшний вечер была моя исповедь; чтобы наши разговоры остались между нами…