– Что вы думаете о моей ране – я чувствовал при выстреле сильный удар в бок и горячо стрельнуло в поясницу; дорогою шло много крови – скажите мне откровенно, как вы рану находили?
– Не могу вам скрывать, что рана опасная.
– Скажите мне – смертельна?
– Считаю долгом вам это не скрывать, – но услышим мнение Арендта[440]
и Саломона[441], за которыми послано.– Je vous remercie, vous avez agi en honnête homme envers moi – (при сем рукою потер себе лоб) – il faut que j’arrange ma maison. [Благодарю вас, вы действовали в отношении меня, как честный человек. Я должен устроить мои домашние дела.]
Через несколько минут сказал:
– Мне кажется, что много крови идет?
Я осмотрел рану, – но нашлось, что мало, – и наложил новый компресс.
– Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?
– Прощайте, друзья! – сказал он, глядя на библиотеку. – Разве вы думаете, что я часа не проживу?
– О нет, не потому, но я полагал, что вам приятнее кого-нибудь из них видеть… Господин Плетнев здесь.
– Да, – но я бы желал Жуковского. Дайте воды, меня тошнит.
– Плохо со мною, – сказал он, подавая руку Шольцу. Его осмотрели, и Задлер уехал за нужными инструментами.
Оставшись с Шольцем, Пушкин спросил:
– Что вы думаете о моем положении, скажите откровенно?
– Не могу от вас скрыть, вы в опасности.
– Скажите лучше, умираю.
– Считаю долгом не скрывать и того. Но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано.
– Je vous remercie, vous avez agi en honnête homme envers moi, – сказал Пушкин, замолчал, потер рукою лоб, потом прибавил: – Il faut que j’arrange ma maison.
[Благодарю вас, вы действовали в отношении меня, как честный человек. Я должен устроить мои домашние дела.]
– Не желаете ли видеть кого из ваших ближних? – спросил Шольц.
– Прощайте, друзья, – сказал Пушкин, обратив глаза на свою библиотеку.
С кем он прощался в эту минуту: с живыми ли друзьями, или мертвыми – не знаю.
Он немного погодя, спросил:
– Разве вы думаете, что я часа не проживу?
– О нет, но я полагал, что вам будет приятно увидеть кого-нибудь из ваших. Господин Плетнев здесь.
– Да, но я желал бы и Жуковского. Дайте мне воды: тошнит.
– Благодарю вас, – сказал он тут Шольцу, – что вы сказали мне правду, как честный человек. Теперь займусь делами моими…
С изумлением я узнал об опасном положении Пушкина. «Что, плохо?» – сказал мне Пушкин, подавая руку. Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения. «Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна все знать. Впрочем, делайте со мною, что вам угодно, я на все согласен и на все готов». Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные предписания. По желанию родных и друзей П[ушкина] я сказал ему об исполнении христианского долга. Он тот же час на то согласился. «За кем прикажете послать», – спросил я. «Возьмите первого ближайшего священника», – отвечал П[ушкин]. Послали за отцом Петром, что в Конюшенной. Больной вспомнил о Грече. «Если увидите Греча, – молвил он, – кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере»[443]
.– Плохо мне, – сказал Пушкин, когда подошел к нему Спасский.
Спасский старался его успокоить, но Пушкин махнул отрицательно. С этой минуты он как будто перестал заботиться о себе и все его мысли обратились на жену.
– Не давайте излишних надежд жене, – говорил он Спасскому, – не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; впрочем, делайте со мною, что хотите, я на все согласен, на все готов…
Всякий раз, как она входила или только останавливалась у дверей, он чувствовал ее присутствие.
– Жена здесь? – говорил он. – Отведите ее.
Он боялся допускать ее к себе, ибо не хотел, чтобы она могла заметить его страдания, кои с удивительным мужеством пересиливал.
– Что делает жена? – спросил он однажды у Спасского. – Она, бедная, безвинно терпит! В свете ее заедят…
Накануне получил он пригласительный билет на погребение Гречева сына. Он вспомнил об этом посреди своего страдания.
– Если увидите Греча, – сказал он Спасскому, – поклонитесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере.
Расставаясь с ним, Арендт сказал ему: «Еду к государю; не прикажете ли что сказать ему?»
– Скажите, – отвечал Пушкин, – что умираю и прошу у него прощения за себя и за Данзаса.