Разграбленный город

Его большие светлые глаза чуть не выпали из орбит от восторга, и ей недостало духу сказать ему, что эти шестьдесят тысяч теперь не стоят и десяти фунтов.

На нем был всё тот же чесучовый костюм и всё та же желтая рубашка из индийского шелка. Темные круги под мышками стали еще темнее и были окаймлены кристалликами соли. На плече у него болталась кожаная сумка с листами, размноженными на аппарате «Ронео»[81]. Она спросила, почему он разъезжает на велосипеде в такую жару.

– Надо развезти бюллетени информационного бюро, – ответил Якимов. – Важное дело. Меня подписали сразу же, как только я приехал. Возможно, прознали, что я был военным корреспондентом. Я не мог отказаться. Надо же внести свой вклад…

Он приготовился взгромоздиться обратно, ухватившись за велосипед так, словно это было злонамеренное, неуправляемое существо.

– Должен сказать, вы вовремя выбрались, – сказал он.

Гарриет схватила его за руку:

– Что случилось?

– Ходят слухи об оккупации.

– Но Гай всё еще в Бухаресте!

Якимов уже поставил ногу на педаль. Видя ее тревогу, он заморгал и сказал:

– Я бы не стал так переживать, дорогая моя. Вы же знаете, чего стоят эти слухи.

Он влез на сиденье и, с трудом тронувшись с места, попытался помахать ей.

– Мы еще встретимся! – сказал он. – Меня всегда можно найти у Зонара.

Гарриет стояла, глядя ему вслед. Не прошло и нескольких минут, как ее охватила прежняя тревога. Она гадала, как же в этом чужом городе, где она не знала даже алфавита, узнать, что происходит в Румынии? Она поселилась в приличной дешевенькой гостинице, где жили англичане. Возможно, кто-нибудь из них скажет ей, что случилось.

В гостиной для постояльцев сидело четыре женщины – каждая в своем углу. Решив, что сухопарая дама, попивавшая чай, может быть только англичанкой, Гарриет, обычно робевшая перед незнакомыми людьми, обратилась к ней безо всяких реверансов:

– Вы не подскажете, не слышно ли каких-либо новостей о Румынии?

Та, очевидно, была удивлена и не одобряла такой бесцеремонности, но после паузы всё же ответила:

– Вообще-то говоря, мы как раз слушали новости. Румыния оккупирована немцами.

Было видно, что присутствовавших это ничуть не обеспокоило. Ощущая, что она единственная понимает, что это значит на самом деле, Гарриет не сдержалась:

– Мой муж сейчас в Бухаресте.

Вдруг она вспомнила, как в самолете подумала о том, что они могут больше никогда не увидеться.

– Его отправят в лагерь для военнопленных, – ответила всё та же дама. – После войны он к вам вернется. Мой муж умер.

Высказав это малоубедительное утешение, она налила себе еще чашку чаю.

Гарриет вышла в холл и попросила клерка указать ей путь до Британской миссии. Дойдя туда по пустым улицам, залитым ослепительным светом, отраженным от соляно-белых стен, она обнаружила, что в этот час в миссии не было никого, кроме портье-мальтийца. Она рассказала ему о случившемся.

– Неизвестно, что немцы сделают с моим мужем. Он в списке тех, кого разыскивает гестапо.

Она закрыла глаза ладонями, едва не задыхаясь от ужаса. Ее охватило запоздалое раскаяние: она уехала, даже не думая, какая судьба его ожидает.

Портье оказался добр и стремился ей помочь.

– Возможно, ничего не произошло, – сказал он. – Вы же знаете, как распространяются эти слухи. Знаете что, я позвоню в Бухарест. Дозвонюсь до местной миссии и спрошу, что у них происходит и что с вашим мужем.

– Сколько времени это займет?

– Час, возможно, два. Выпейте чаю в кафе. Прогуляйтесь. А когда вы вернетесь, думаю, вас будут ждать хорошие новости.

Но когда она вернулась, новостей не было. Портье не удалось связаться с Бухарестом.

– Связь потеряна, – сказал он, стараясь держаться бодро, но Гарриет видела, что он растерян. Обрыв связи означал, что в стране что-то произошло – или должно вот-вот произойти. Он пообещал попробовать снова, и она вновь пустилась в путь, чтобы скоротать время: сперва в одну сторону, потом в другую.

Вечером она снова вернулась в миссию. Портье лишь покачал головой.

– Позже, – сказал он. – Попробую снова позже.

Гарриет слишком устала, чтобы продолжать прогулку, и уселась на скамью в канцелярии, наблюдая за приходящими и уходящими. Сотрудники вернулись на работу, и портье был занят. С ней никто не заговаривал, да и ей самой не хотелось ни с кем беседовать. Что толку беспокоить занятых чиновников? Если бы что-то стало известно, портье сообщил бы ей. Когда стемнело, он выглянул из своей комнатки, явно смущенный тем, что никак не может ей помочь.

– Идите домой, – сказал он. – Приходите утром. Возможно, ночью нам удастся пробиться.

– Здесь кто-то будет ночью?

– Здесь всегда кто-то есть.

– Значит, я могу прийти позже?

– Если хотите. Можете зайти около одиннадцати.

Она вновь оказалась на улице. Ей хотелось излить душу, но единственным подходящим собеседником был Якимов. Внезапно она стала видеть в нем друга – старого друга. В отличие от женщин в гостинице, он знал Гая и мог бы посочувствовать ее переживаниям.