Разлюбил – будешь наказан!

Нет, не в мою честь была его печаль. В тот вечер мэтр остался один. И все пытался вспомнить свой фильм, тот самый, первый и единственный, о котором мечтал. Он его не снял. А попробуй сними, шансов не было. Да и черт бы с ним, с фильмом. Но стало обидно – ведь забыл, забыл свой фильм! Сначала отказался от него, своевременно, благоразумно, потом закрутился, забегался, а теперь даже вспомнить не мог, «про что оно там было?». «И хорошо, – примерно так успокаивал себя Полуянов, – все сложилось удачно… Жалеть не о чем».

Да, все сложилось удачно. Если не считать этого неприятного ощущения – чего-то не хватает. Эта хроническая неудовлетворенность портила ему настроение. В тот вечер, в августе, на море, мэтр почувствовал себя стареющим вампиром. «Эх, – он подумал, – сколько ни пей молодую кровь…»

Антон взглянул на него сверху вниз. Глаза у него вспыхнули не по-детски. Даже в темноте я заметила азартную хищную усмешку. Тщеславный мальчишка до ужаса. Обскакал дяденьку и радуется. И опять меня целовать, целовать, целовать…

Я подставляю ему губы и думаю: «Все! Больше ни с кем никогда целоваться не буду. Только с ним».

20. Драные джинсы

Только с ним, только с ним… Да! Думала, никогда его не забуду, но… забывала. Ненадолго, на время. А потому что! Когда выпрыгиваешь из вагона под дождь и ветер – как-то уже не верится, что еще вчера ты не могла наступить на раскаленный песок.

Холод собачий. Всего лишь тридцатое августа, всего лишь тысяча километров к северу, а уже ветрище и дождь.

В нашем доме стоял глупый женский ржач. В гости приехала Машка, московская теть Маша. Та самая, которую подбросили моей бабушке во время войны.

Машка – женщина-ремонт, ненасытное благоустройство. Она уже успела оклеить нашу прихожую клеенкой с лебедями. С «лебядями», она шутила. Сама перла рулон из Москвы, из своего военторга при Генштабе сухопутных войск.

– Как мне стыдно! – Мама пытается разжечь печку. – Как стыдно! До чего я все с твоим отцом запустила.

Мы с тетей обиваем входную дверь синим дерматином. Из своей обсерватории спускается бабушка:

– О-о-о! Дверь-то как в райкоме, у первого секретаря.

– Эх, – выдает мама (что-то огонь у нее в печке не разгорается), – где бы найти себе тихого мужичишку и запрыгнуть к нему на горбушку. До чего ж надоело самой всю жизнь пахать!

– Много они тебе напахали-то, эти мужики? – пробасила Машка. – От них только вонь и хамство. Насрут в душу – и до свиданья. Природа у них такая, поганая. Пьют, гуляют, а руки у них из жопы растут. – Она с гордостью забила последний гвоздь.

– Ой, Мария! Ой! – согласилась бабушка и призадумалась. – Но у людей-то бывают…

– Смотри, Газманов, – Машка переключилась на экран.

Есаул, есаул, что ж ты бросил коня?Пристрелить не поднялась рука…

Машка несколько раз подпрыгнула и сладко улыбнулась в телевизор:

– Я его люблю. У него всегда причесочка такая аккуратненькая. Не то что этот Оззи Озборн, – намекнула она на плакаты в моей комнате и тут же приказала: – Так! Щас дверь повесим – и к столу.

Мы взялись за дверь. Подняли. Я неудобно взялась и промазала, штырь соскочил с петли.

– А вот и помощь! – пропела Машка.

В проеме стоял Антон, Антон Николаич Страхов. Возник неожиданно, как муж из командировки. Несмотря на дождь и грязь, он был невыносимо чист. Хоть бы пылинка на него какая-нибудь села, хоть бы брызги случайные упали на его голубые джинсы. В одной руке букет, в другой пакет. Машка презрительно взглянула на вражеский арсенал.

– Здравствуйте, – распахнул он свои уверенные кошачьи глаза, протянул мне цветочки и неожиданно покраснел.

– Спасибо, – я понюхала красные розочки.

Смотрю на Страхова и не узнаю. Припоминаю, но не очень. Заполняю паузу:

– Это теть Маша…

– А мы уже знакомы, – хохотнула Машка, – он тут, пока тебя не было, веселил нас. На пианино нам играл…

– Антон! – выпорхнула из кухни мама и опять исчезла.

– Давайте помогу.

Страхов взял у Машки новую дверь. Раз – и штыри с дырками сошлись.

– Я цветочки поставлю? – Машка забрала букет и удалилась.

А что мне делать? Обнимать или нет? Целовать или не надо? Я его забыла! Он, кажется, помнит. Колет щетиной. Обнимает. Тянет меня в маленькую комнату. Это ничья комната, там папа ночует иногда зимой, в морозы, когда ему свою хибару топить нечем. И там Антон, точнее, черный толстый котяра, сжимает меня в своих лапах, как застывший холодный пластилин.

– Маладе-о-ошь! – Машка позвала нас к столу.

Ее хоть в Тобольск отправь, она везде с собой таскает банку красной икры. Без палки московской копченой из дома не выйдет. В женской сумке возит бутылку «Советского» шампанского и «канфетчки». Это целое состояние на фоне нашего продуктового магазина, в котором все полки забиты банками с кабачковой икрой. Столько закуски, а мужика нет.

– Ну, здравствуй, здравствуй, студент! Не голодуешь там в общежитии? – когда мы сели к столу, спросила бабушка свою любимую жертву.