Разлюбил – будешь наказан!

Глядя на румяные страховские щеки, мама усмехнулась. Положила нашей старушке котлету и поставила тарелку поближе к носу, чтобы поменьше разговаривала.

– Ты ешь-ешь, – не отступала бабуля. – Ну, говори, студент, куда пойдешь работать? А! Дожили до чего… Биржа труда! Как в Америке! Безработица!

– Ничего, Валентина Карповна, мы не пропадем, – Антон открывал шампанское.

– Не пропадем! Будем скоро жить как при царе. Советская-то власть хоть образование дала бесплатное. А то б сейчас бегали все в юбках раздуванных. Как девки крепостные.

Мама с тетей ойкнули, когда чпокнула пробка, но шампанское не брызнуло, вышел аккуратненький дымок, и мы подставили хрустальные фужерчики, последние, случайно уцелевшие, из свадебного гарнитура моих родителей.

– Ну, за встречу! – Антон всех осчастливил своей яркой театральной улыбкой.

– И чтоб наше поганое правительство нас не доконало! – вставила Машка.

– А подарки! – вскочила мама. – Смотри, что тебе теть Маша привезла. Меряй!

Я скинула в спальне свою рванину. Выхожу в презентабельном и пою:

– Спасибо! Спасибо, теть Маша! У меня как раз ничего приличного нет. И неприличного тоже нет.

Бабушка подхватила козьим голоском:

Хороша я, хороша, да плохо одета.Никто замуж не берет девушку за это!

– Я надеюсь, ты теперь свои джинсы выбросишь? – директорским тоном спросил Антон. – А то мне говорили: «Видели твою на улице, шла вся драная». Стыдно слушать. Неудобно на людей смотреть…

– Вот если бы чуток пошире, то было бы совсем хорошо, – влезла бабушка.

– Что?! Стыдно слушать?! – Мама резко развернулась к Антону и метнула в него отравленным копьем.

– Вы же сами были против всего этого ее… авангардизма…

– Ой, Сонька, да сняла б ты этого Ози Озбарна. – Машке не давал покоя мой жуткий плакатик, на котором Оззи кусал за голову живую мышь.

– Я?! – Мама загорелась. – Я никогда не была против моей дочери!

– Да, но джинсы с дырками? Разрисованные… И булавки… Для чего? Это некрасиво, небрежно. Людям непонятно, – еще упирался Антон.

– Доесть-то дай ему, ну? Дай доесть, – вступилась бабушка, увидев боевой прицел.

Мама нажала на гашетку:

– Да! Ее не все понимают. И ты не поймешь никогда!

– Извините, – Страхов поднялся из-за стола. – Вынужден откланяться. Это моя проблема.

Антон Николаич, как многие мужчины, любил готовые обтекаемые формулы, хотя и не всегда понимал, куда их присобачить.

Только новая синяя дверь за ним захлопнулась, Машка начала кривляться:

– «Это моя проблема». Твоя, твоя, не наша. Ага… Им лишь бы женщину в лужу посадить. – Она взглянула на букет и ехидно добавила: – А на цветочках-то сэкономил.

Мама откусила конфету и швырнула ее в сторону:

– Нет, ну какой хам! Прибежал тут ко мне, на диван бухнулся: «Я хочу женщину». И ты пойми его еще, с такими глазищами.

Все! Машка открыла рот. Сейчас весь вечер будет вспоминать своего бывшего мужа:

– Ты посмотри, как они все похожи! И Семенов тоже мне грит: «С тобой стыдно, грит, в люди выходить. Газет ты, грит, не читаешь». Ага! Как выходной, так у них партсобрания. А тут мне женщина одна сказала: а ты знаешь, что у них премиальные в несколько окладов? А я ни сном ни духом! Он все к той бабе перетаскал…

Машка замолчала, почесывая левую ладонь. Прикидывала, сколько ее бывший умыкнул.

– Зря ты Антона прогоняешь… – вздохнула бабушка. – Он на отца Михаила похож.

– Сколько можно! – зашипела на нее мама. – Какой отец Михаил? Когда это прекратится?

В последнее время нашу бабушку глючит. Она постоянно вспоминает священника, который сто лет назад служил в нашей церкви. Даже разговаривает с ним иногда, в забытьи.

– У нее этих Антонов будет еще сто штук, – заявила Машка.

Говорит, сто, – а сама всю жизнь про одного Семенова вспоминает. После развода она два месяца лечилась у психиатра. Стала убежденной мужененавистницей. С тех пор прошло лет двадцать, но Машка до сих пор не отошла. У нее есть тайник. В журналах по вязанию она прячет семеновские фотографии и вырезки из газет с его статьями про «партию наш рулевой».

– Маш, а что у вас там творилось-то, в Москве, 19 августа? – спросила мама.

– Ты про путч, что ли? – Машка любовалась на новую клеенку с «лебядями». – Да ничего. Я в своей норе просидела. У меня как раз выходные были.

– А мы тут перепугались. А вдруг война?! Сонька-то не с нами. Мало ли что! Антон прибежал ко мне. Поехали и поехали, надо ее срочно забрать. Чуть не уговорил. Мы с ним все три дня на нервах варенье варили.

– У вас там ничего не слышно было? – спросили меня.

– Ничего, – говорю, – дождь был сильный, я спала.

21. Путч

В ночь с 19 на 20 августа я спала на поляне, на вершине горы, у северной границы с Абхазией. Потащилась для отчета. А то потом обязательно какая-нибудь сволочь спросит: «Ну что ж ты на юг-то съездила и даже в горы не сходила?» И вот я из-за этой неизвестной сволочи мучаюсь, иду. Антон внизу остался, со своей делегацией, в лагере.

Инструктор всем пообещал: