Разлюбил – будешь наказан!

Антон молчал. Мне даже показалось, он ничего не понял. Но его шорты меня смущали. У меня вырвалось:

– Презерватива нет. Я не знаю, как без него.

Он перевернулся на бок, обнял и говорит:

– Не обращай внимания. Давай поспим.

Я слушаю, как он дышит, как шумят волны, и засыпаю. Антон еще полночи ворочался и незаметно гладил мое лицо и волосы. Я разлеглась у него на плече, он не мог пошевелить рукой, перевернуться на другой бок, ему было неудобно, он не выспался, вспотел, рука затекла. Утром очнулся хмурый, сонный, весь в перьях и в пыли. Счастье невозможное! Спал с девочкой! Мы услышали латино и пошли собираться.

Автобус с костромской делегацией уже отъезжает. Все давно расселись, только Антон еще нависает надо мной с красным сумариком через плечо и говорит всякие глупости про «напишу». А я отвечаю, «не надо», «не надо», но адресок даю. Хотя вполне понимаю своими детскими мозгами, что вся эта любовь, да еще на расстоянии – такой тяжелый рюкзачок для юного яркого мальчика… вряд ли он его дотащит. А он бумажку в карман и губы мне облизывает.

Ни одного письма у меня не осталось. Сейчас бы посмотрела на его каракули, хоть посмеялась бы с вами… Представляю, сколько вранья мы отправляли друг другу. Мы же гуманитарные дети, журналисты, у нас вся жизнь – сплошные эротические фантазии. «Я счастлив, что ты есть» – главный тезис Антона. «Это чудо, что мы встретились. ЧУДО, – долбил он мне, толкушке, – об этом нужно помнить».

Я, конечно, помнила. Иду себе, например, в парке, гуляю со своей подружкой, с Вероникой… Плечи опустила, задницу отклячила, ноги заплетаются. И вдруг вспоминаю, что он есть, и он сейчас тоже где-нибудь идет по улице, и только так подумаю – сразу начинаю улыбаться и дефилировать. Вероника спрашивает:

– Что это ты? Ты кого увидела?

– Так… Просто… Никого, – говорю и вижу его, впереди, в деревьях, за желтыми кленовыми листьями. Антон сидит на скамейке и поджигает мое письмо, чтобы мама случайно не прочитала.

…Я не стала ждать, когда тронется автобус. Отворачиваюсь и ухожу. Убегаю. Говорю себе: «И хорошо, что я не устроила никакого секса. А то бы точно приехала из пионерского лагеря домой беременная! Вот бы девки мои поржали». По пути натыкаюсь на колготную тетеньку из администрации.

– Сонечка, вы хоть попрощались с молодым человеком?

– Да.

– Жалко, – она вздохнула, – какой приятный мальчик…

Приятный. Но что поделаешь? Счастье по карманам не распихаешь. Хоть и маленькая, а уже знаю: сколько дали – столько и бери, и никто тебе не отвесит больше, чем сможешь унести.

В нашем домике Наталья воет над чемоданом. Смотреть противно:

– Не могу до сих пор поверить, что через каких-то два часа я уеду и никого никогда больше не увижу. Смотри, сейчас вот сижу, говорю с тобой, а потом – все… – Она припустила еще сильнее. – Ведь это рай! Это и есть настоящий рай, когда кругом все умные, воспитанные, талантливые люди…

– А пойдем купаться! – говорю.

Мы побежали на пляж. С нами собралась целая толпа. Все орали:

– Купаться! Скорее! Последний раз!

Ветер был удачный, легкий. Волны добрые, с ажурным белым гребешком. Вода прозрачная, видно гофрированный песок под ногами. Мы держались за руки, прыгали на волну всем кагалом и ржали, как лошади… Я хохотала громче всех. Никаких принародных сантиментов. Топлю в себе неврастеничку и кричу в небо: «Господи! Спасибо! За все!»

25. Я – бревно

Я топаю под зонтом. В свою мерзкую школу. Автоколонна бастует – иду пешком. И опять разбитый асфальт, серый штакетник, тополь татарский, тополь пирамидальный, а я-то вся в золотистом загаре, и поцелуй его все еще у меня на губах.

– Как похудела! – В раздевалке меня встречает Вероника.

Мы входим в класс. Я откидываю на плечо волосы, длинные, выгоревшие на солнце. И сразу приземляются бумажные самолетики, стихает ржание, падают на пол летящие портфели. Зильберштейн, единственный воспитанный человек во всем нашем болоте, врезался в меня глазами, подхватил свои книжки – и ко мне, по рядам, спотыкаясь о стулья.

– Я буду сидеть с тобой.

Вероника ехидно улыбнулась и переехала на другую парту.

То ли оно было, лето? То ли нет? И льет теперь, и дует. Дождь не кончается, сапоги промокают, руки мерзнут, перчатки теряю. Одна ладонь в кармане, другую греет Страхов. Мы обходим грязненький прудик. Утки плавают заляпанные, бутылки пивные тонут в грязи.

– Если ты хочешь быть по-настоящему свободным человеком, тебе нужна финансовая независимость, – учит меня Страхов, – что смотришь? Тебе нужна работа. – Это совсем не то, что нужно говорить юной нежной девушке, но идея интересная. – Да, – повторяет он, – настоящая работа, с зарплатой.

– Где ее найти в нашем городе?

– Подумай. Ты в редакции все время крутишься… А без своих личных денег ты с мамой можешь даже и не спорить, ты от нее во всем зависишь. Пока ты еще никто.

– Почему это я никто? Я родилась – значит, я уже кое-кто. Бог меня создал…

Страхов прошел с важным видом несколько размеренных тяжелых шагов и усмехнулся: