Разлюбил – будешь наказан!

Мы идем по набережной, мимо стенда с объявлениями. Там висит большая таблица. Что это? График разъездов. То есть?

– Так… – он читает расписание. – Я уезжаю тридцатого утром, а ты вечером.

– А сегодня?

– А сегодня уже двадцать седьмое.

– Да?!

Оказывается, через три дня нас увезут в разных автобусах. Меня обманули! Мне не сказали, с какой скоростью пролетает время. Я – крепостная девка, скоро меня продадут в другую деревню. Кого-то мне хочется во всем этом обвинить, но кого? Я прислоняюсь губами к его рубашке, носом на вторую пуговицу.

– Ты что? – Антон улыбнулся и покрепче обнял. – Ты что? Плачешь?

Он вдруг оживился, даже обрадовался, лицо мое поднял к себе, целует щеки, попадает губами на соленое и радуется, мерзавец.

– Не плачь! – Чего он сияет? – Все хорошо. Ничего страшного.

– Я не хочу плакать! Слезы не кончаются… Сами текут…

– Пойдем, умоешься. Вот фонтанчик.

Я брызгаю на глаза холодной водой. Антон почти смеется.

– Ты только подумай, – говорит, – мы могли бы вообще сюда не приехать. Я в последний момент собрался…

О, да! Это была бы страшная трагедия, и возражать нечего. Болото, а не жизнь.

– Ты можешь поверить, что я не знал тебя всего месяц назад? Совсем тебя не знал! Я не могу. Нет, не могу, правда.

Вдоль дорожки стояло много фонтанчиков, у каждого я умывалась. Меня с детства приучили: реветь нельзя, ревут одни неврастеники, а я шла и ревела. Сколько хочу, столько и буду реветь. Пусть утешает!

– А мне приятно, что ты так плачешь. Значит… я для тебя не просто так…

– Но… я же тебя больше не увижу никогда…

– Все, – его теплые губы отпечатались на моем лбу, – успокаивайся. Я с тобой. Ничего не случилось. Все живы. Мы пока еще вместе. Увидимся еще, посмотришь. Нам знаешь как повезло? А то ведь я мог бы жить и в Магадане или в Мурманске. А так, сколько там от тебя до Москвы?

– Пятьсот километров.

– Всего пятьсот! – Он взял меня за плечи. – И от меня до Москвы пятьсот. Тысяча километров – ерунда для нашей страны.

Я подумала: «А если бы в Мурманске? Тогда все? Уже не ерунда?»

– Хочешь, сегодня не будем расставаться? – он спросил.

– Как?

– Останемся на пляже. Возьмем одеяло. Будем встречать рассвет.

Ах, как это романтично! Но только часов до двух, не больше. Потом песок безжалостно остывает, и начинается марсианский холод.

Мы не одни нашлись такие лиричные, чуть дальше еще одна пара, и еще. Под террасами горят маленькие костры, и слышен смех, и кто-то в воду полез, и звякнуло стекло, шашлыком издалека пахнуло, и башкирская гитара провыла свое программное «Все идет по плану-у-у».

Погасли звезды, луна заснула, все стихло, и мы остались одни на берегу. Заснули, свернувшись в комок, на ледяном песке, у воды. С неба, из-за черных облаков, было видно нас, двух замерзших детей на верблюжьем одеяле. А вокруг монстры: море, небо, время, расстояние. Они казались огромными, сильными… Мы же не знали тогда – есть чудовища пострашнее. Склероз и комплексы – вот чего надо бояться!

Я просыпаюсь от холода. Мороз! Иголки по спине. Открываю глаза – темно. И не поймешь, то ли час до рассвета остался, то ли еще ждать и ждать.

– Антон, пойдем спать, – я его растолкала, – Анто-о-он…

– Да. – Он открывает глаза, оглядывается спросонья и быстро смешно говорит: – Завтра опять попробуем.

Мы разбежались по своим норам, по теплым постелям, и утром даже не услышали обычную латино.

На следующую ночь случилось то же самое: замерзли – и разбежались.

– Ага, сдалась! – говорил он с утра.

– Если бы ты попросил, я бы дотерпела.

Честно, Антон! Дотерпела бы!

24. Пух и перья

На песке стояла фанерная избушка, так же как другие, похожая на большую бочку. Окошки заколочены досками – это склад, там свалена куча матрасов и подушек. Закрыто на большой висячий замок. Ха! Замок… Дверь собрана из четырех опилочных панелей. Нижняя висит на двух гвоздиках, и, если надо, легко выбивается, а потом так же символически вешается на место. Народ скрывался там весь месяц с сигаретами и банками изабеллы.

Мы с Антоном, как бездомные коты, залезаем в эту пыльную нору. Кажется, сегодня никого. Вместо кровати стопка матрасов. Мы падаем в мягкую гору подушек и даже в темноте чувствуем, как поднимается пыль.

– Представляю, на кого мы утром будем похожи… – говорю тихим шепотом.

Антон не отвечает. Опять притих. Осторожно провел по моему телу ладонью, вдоль бедра, до ремешков на босоножках и констатирует:

– У тебя красивые ноги.

Он лег на спину, перекатил меня к себе на живот, и через шорты… Да мало ли что там у него через шорты! Мне не нужен секс в пятнадцать лет. Мой эротизм – его руки и губы. Гладь меня и целуй. Гладь, целуй и прячь в своих мягких черных лапах.

Ах, да… Я опять вспомнила про свой неудачный эксперимент, ну… про вишни и полотенце, и начала мямлить:

– Ты знаешь, я должна сказать, наверно… Или не должна… Я не знаю… Если это некрасиво, я не буду говорить… У меня уже было… Я не знаю, зачем… Но если ты…

Нет, не могу такое говорить. Пусть что хочет, то и делает. Я буду просто лежать в его руках, потому что мне нравится лежать в его руках.