Разочарованный странник

Когда-то, ещё в довоенное время, этот дом был жилым, как и вся советская Москва. В квартирах этого дома в основном жили люди, находящиеся на работе в Кремле, который был тут же рядом, в нескольких шагах. В одной из комнат жила уборщица кабинета Сталина. В этом доме жил и работал главный художник Военно-морского флота СССР скульптор А.М.Измалков. А в комнате, где располагалась моя мастерская видимо жил какой-то военный корреспондент. По оставшимся старым предметам можно было предположить, что в чулане у него размещалась фотолаборатория. Разбирая всякие бумаги в стоявшем там шкафу, я нашёл пакет с фотографиями и фотоплёнками военных лет снятые на полях сражений Великой Отечественной войны. Причём такие фотографии, которые я уже где-то видел, очень известные, опубликованные в журналах. Вот в этом самом чулане на полке стеллажа у меня стояла небольшая иконка Божией Матери, я зажигал перед ней свечу и молился. Из льняной верёвки я связал себе чётки как мог, навязав обычные узелки, и перебирал их, идя на работу и с работы, в институт и обратно. Ходил я в черной шинели и яловых сапогах, оставшихся после службы в Армии.

Мне легко давалось чтение псалтири на славянском, я на одном дыхании выстаивал длинные всенощные службы в храме, взахлёб читал жития святых и ездил в Троице-Сергиеву Лавру к старцам. Родные и близкие решили, что у меня что-то с головой от переутомления работой и учёбой. Но ведь это было не так. А говорить о призыве Божием, о горении духа, о смене мировоззрения и переоценке ценностей здесь было совершенно бесполезно – никто этого не понимал. Во мне происходил мощный отрыв от мiра и всего яже в мiре, не подконтрольный мне и мною неуправляемый. И сопротивляться этой всемогущей божественной силе совершенно невозможно.

Таково было действие призывающей благодати…

Служили два товарища.

Осенью 1978 года я был призван на службу в ряды Советской Армии. На призывном пункте в г. Железнодорожном нашу группу погрузили в небольшой автобус и повезли в неизвестном направлении. Вначале ехали в сторону Москвы. Когда наш «пазик» свернул с МКАДа на Ленинградское шоссе, кто-то из призывников спросил сопровождающего нас сержанта:

– А мы куда едем, товарищ сержант?

– На север…, – ответил он. Мы притихли. Перед глазами у нас сразу поплыли грустные заснеженные пейзажи с белыми медведями. Но через некоторую паузу сержант добавил с ухмылкой:

–…Московской области. Все сделали облегчённый выдох. Пунктом нашего назначения был город Солнечногорск, 1-е Высшие офицерские курсы «Выстрел».

Приехали вечером. Войдя в казарму, первое непривычное впечатление – жуткий грохот сапог по деревянному полу. Такие же, как и мы новобранцы, но уже переодетые в военную форму, были на одно лысое лицо и ходили по расположению туда-сюда, как будто что-то искали. Со временем я с этим свыкся, потому что стук сапог, запах ваксы, солдатский мат, команда «рота подъём», папиросы и батон с маслом стали моей повседневной жизнью на долгие два года.

Первый месяц карантина на плацу и спортплощадке из нас вытряхивали «мамины пирожки», которые улетучились из памяти в первую же неделю. Ежедневно мы как одержимые шагали по полковому плацу, впечатывая что есть мочи каждый шаг в асфальт, сбивая каблуки. На весь плац раздавалась только одна команда сержанта: – «Выше ножку!» И мы отчаянно шагали, поднимая ногу как гимнасты, подражая солдатам кремлёвского караула у мавзолея Ленина.

В карантине у новобранцев основным занятием было изучение Устава. Мы рассаживались каждый на своей прикроватной табуретке посередине казармы, зубрили устав и отвечали на вопросы сержанта, который проводил занятия. Потом было бесконечное подшивание белых подворотничков к гимнастёрке, чистка сапог до зеркального блеска, натирание полов и отбой-подъём по секундомеру.

По вечерам я, как художник, был нарасхват у «дедов», то есть у старослужащих, для оформления дембельских альбомов и рисования портретов с фотографий их любимых девушек. Однажды один сержант из разведроты, грузин, не то, чтобы попросил, а приказал нарисовать у него на груди портрет Сталина: – Татуировку буду делать, – гордо сказал он. Мне нашли подходящую картинку с профилем И. Сталина, которую я срисовал шариковой ручкой на левую грудь сержанта. Нашёлся и специалист по татуировкам, ловко выполнивший свою работу тонкой гитарной струной и тушью.

Приближалась середина декабря. Нас снабдили ломами и лопатами и повели к главному корпусу рыть траншею. Почему кому-то именно в это время так приспичило рыть траншею – неизвестно. На улице было минус 35°, и земля по твердости нисколько не уступала граниту. Хотя на руках у нас были рукавицы, но сквозь них сразу чувствовался холод промерзшего железа лома. Портянки в сапогах примерзали к стелькам и казалось, что пальцев на ногах нет (надевать носки было не положено). Мы по очереди бегали в главный корпус погреться. И всё же я заболел. Из лазарета я вышел через неделю, накануне принятия присяги.