Развал

Как раз после этих событий к Бурцеву приехали немцы. Они всегда приезжали накануне коммунистических праздников с официальным поздравлением и, чтобы попить водки. Во всей Германии тогда царила эйфория объединения. После официального поздравления немцев пригласили за стол. Бурцев видел, как сияли их лица. Немецкий военком был по-особому весёлым. Он только что был избран депутатом бундестага и готовился убыть к новому месту жительства. Не скрывая своей радости, рассказывал, как депутаты хохочут над русскими. Как канцлер «обвёл вокруг пальца» перехитрившего самого себя комбайнёра. Немцы ожидали, что Москва затребует сумму не менее ста миллиардов. И бундестаг был готов проголосовать за нее, а канцлер с Горбуновым сговорились на двенадцати. Говорят, канцлер на радостях в самолёте танцевал.

Условием договора был вывод войск в течение двух лет. Это было бегство Советской армии с территории Германии. Бегство не от поражения на поле боя, а от росчерка пера одного недальновидного политика. О том, что выводить войска надо, никто и не сомневался. Но как выводить, за какое время, на каких условиях, это совсем другой вопрос.

И вот сейчас, сидя за столом, немцы друг перед другом спешили поделиться радостью за свою победу. А один достал из бумажника крошечный кусочек бетона.

— Это осколок берлинской стены, — восклицал он.

И только Вольфган сидел понурым и молчаливым. Ему, повидавшему многое на своём веку, были не в радость все перемены. Он, сросшийся душой с русскими, уже не сможет приспособиться к той новой системе. Он уже не мог вписаться в ту новую идеологию объединенной Германии. А молодые, полные эйфории, всё говорили и говорили о живой цепи, длинной в несколько километров, стоящих со свечами, в знак солидарности за объединение народа, некогда разделённого войной. Рассказывали, как люди ломали берлинскую стену, уродливое порождение «интернационалистов», кричащих на всех перекрёстках об объединении пролетариата всех стран, а сами возводили стены из бетона и колючей проволоки, с одной лишь целью, чтобы пролетариат не сбежал из созданного ими «рая».

Все эти перемены Бурцев видел и сам. Немецкие телепрограммы то и дело крутили кадры о сломе берлинской стены — этого символа разделения немцев. Но разделение было не стеной. Оно было в душах. И многие это поймут, когда возврата назад не будет. Исторически германцы жили разрозненно отдельными герцогствами. И только железный Бисмарк их объединил в девятнадцатом веке. И сейчас, спустя пятьдесят лет после поражения в великой войне, это были уже два разных народа. Бурцев поглядывал на мрачного Вольфгана и, наконец, спросил:

— Что, Вольфган, грустный? Или не рад объединению?

— Как немец, да. Как человек нет. И чему собственно радоваться. Молодёжь не понимает, что для западных немцев мы уже русские.

— Да и коммунисты, — засмеялся Бурцев.

— Как коммунисты, мы им не противны. Немцы родили ваш коммунизм. Ильич жил и проводил съезды в Лондоне, в Берлине, да в Цюрихе. Так что, коммунисты мы или не коммунисты, их совсем не беспокоит. Вот то, что мы в душе уже немного русские, вот это другое дело. Русофобия вернее не фобия, а ближе к ненависти. Когда сломали стену, поехал в Гамбург могилу отца навестить. Еду с кладбища. Идут по дороге мужчина и женщина, не сказать что бы старые, лет сорока. Думаю, дай подвезу. Остановился, и они метров в двадцати стоят. Я дал задний ход: решил подъехать к ним, а они развернулись, пошли назад. А знаете, почему?

— Нет, не догадался, — сказал Бурцев.

— Брезгуют. Номера-то у меня восточные. Не хотят с «русской свиньёй» в одной машине ехать. Это поколение уже безуспешное. Наши внуки, да. Те впишутся в запад, а мы нет. Вот эта молодёжь, у которой задница подпрыгивает со стула от радости, даже не представляет, что с ней завтра будет.

— А почему вы так думаете?