Ребенок

…Почему они кричат так требовательно, так бескомпромиссно? Пришли в этот мир незваными гостями и готовы криком разнести его на части, лишь бы то, чего им хочется, без промедления упало к их ногам… (Я уже поняла, что заснуть не удастся: голова была чудовищно тяжела, она гудела и звенела, как целая колокольня, и не давала сну приблизиться. Но неожиданно оказалось, что я могу размышлять. Мысли проворачивались в мозгу натужно, как заржавевшие шестеренки, но тем не менее я думала и мало-помалу проживала эту ночь.) …Так почему же они кричат, кричат на нас? Как мы оказались у них в должниках с самого рождения? Неужели мы не успели расплатиться со своими детьми девятью месяцами болезни и сутками непрерывных пыток, разбитыми сердцами и надломленными судьбами? Или же расплата только начинается? Похоже, что да… (Эта мысль ударила меня наотмашь.) Долгая расплата за несколько секунд ничем не омрачаемого блаженства.

В моих мыслях почему-то не находилось место Антону. Я знала почему: теперь, как и перед нашим с ним знакомством, мы существовали в разных мирах. А стало быть, не существовали друг для друга. Еще не придумано мостов, чтобы ходить по ним с одной планеты на другую, значит, мы так и останемся: каждый – на своей земле. Антон – в радостном доме-муравейнике на самом возвышенном месте Москвы, а я – на дне каменистого обрыва, с трудом поднимаясь и залечивая раны после падения. Словно нас, бывших единым целым, оторвал друг от друга случайный взрыв. Похоже, этот взрыв по-настоящему контузил меня, и прошлое осталось в памяти за глухой стеной, такой, через которую и не пытаешься заглянуть назад… Да, я с полной откровенностью могу сказать, что этой ночью ни разу не задумалась о своем потерянном рае – во мне было живо только одно желание – жить, точнее – выжить в наступившем аду.

К тому времени как подал голос четвертый ребенок, в палате не спал уже никто. Было около трех часов ночи, и каждая из женщин уже почти что сутки обходилась без сна, равно как и без еды. Сейчас мы все вчетвером дошли до такой степени измученности и нервного напряжения, после которой психика выходит из-под контроля: люди начинают петь, стоя под виселицей, плясать на похоронах и рассказывать анекдоты на поминках. Нужен был только толчок, чтобы с нами произошло то же самое…

Моя ближайшая соседка приподнялась, чтобы посмотреть на своего ребенка, и от приложенных усилий негромко пукнула. Звук был тихим, никому и в голову не пришло бы на это отреагировать, но женщина стыдливо хихикнула:

– Ой, это не я, это мой ребенок!

Другая соседка фыркнула, третья – хрюкнула, я прыснула, и все мы дружно заржали. Четыре обескровленных тела тряслись от смеха, и непонятно было, теряем ли мы последние силы или набираемся новых.

– А меня перед самыми родами вырвало на акушерку! – вытирая слезы хохота, призналась соседка в дальнем углу.

– А мне не успели сделать клизму, и я, пока рожала ребенка, столько всего еще успела нарожать!

– А я…

– А я…

И мы вспоминали все смешное, страшное, противное и трогательное, что только могли припомнить в этом бесконечном дне.

– А я подумала, что перевозка отвезет меня в милицию…

– Мне хотели делать кесарево, я не дала…

– Меня сначала накачали снотворным, а потом как начали стимулировать…

– А у моего на голове какие-то царапинки…

– Околоплодный пузырь вскрывали – вот и задели.

– А у моего – девчонки, посмотрите – какие-то красные пятнышки на шее, возле головы!

– Это аист клювом оставил.

– Мой-то аист и забирать меня отсюда, наверное, не придет…

– Наплюй и забудь – сама ребенка поднимешь!

– Легко говорить, а у меня в этом городе – никого.

– Как будто у меня тут кто-то есть…

– А у моего ноготочки такие ровные и волосы подстрижены, как в парикмахерской.

– Дамским мастером будет.

– А моя и на девочку не похожа – пацан какой-то.

– Да нет, ты чё, она хорошенькая.

– Слушайте, моя родилась – четыре пятьсот. Вот коровенка, а? То-то я последние месяцы живот от пола оторвать не могла…

– А у моего уши – точно как у его папашки!

– А все остальное?

– Пиписька тоже похожа.

Четыре панцирных сетки на кроватях вновь подпрыгивали от смеха.

– Может, познакомимся наконец? Кого как зовут? Я – Вера.

– Надя.

– Люба.

– Инна, – произнесла я робко, чувствуя, что немного не вписываюсь в общую картину. По иронии судьбы моих соседок, как и меня саму, привели сюда вера в беспечное «авось пронесет», надежда на то, что «со мной такого не случится», любовь, которой положено жить, не открывая глаз на правду.

Разговор опять возобновился, но потек уже тише.

– Я своему вещичек заранее накупила, хоть и говорят – плохая примета.

– С нашей жизнью – не до примет…

– А у меня приметы сбылись: я такая страшная была, пока с животом ходила, – мне все говорили, что девочка родится.

– Что это за примета такая?

– Не знаешь разве? Девочка у матери должна красоту забрать!

– Ничего себе! А мать с чем останется?

– А матери теперь не все одно?..

Мы замолчали, каждая погружаясь мыслями в свое будущее. Сон отошел куда-то так далеко, что и не верилось в текущую за окнами ночь.

– Ты как своего назовешь?

– Павел.

– Сейчас так редко называют.