Ребенок

– А мне нравится – спокойное такое имя. Может, жить спокойно будет…

– А моя будет Анечкой! Она когда родилась, меня акушерки спрашивают: «Ну, смотри, кто у тебя?» А я как закричу: «Анечка!»

– У меня будет Марианна – как в сериале про богатых…

– Инна, а у тебя?

Если сейчас я дам ему имя, то тем самым признаю его существование. А я не хочу верить в то, что в моей жизни появился ребенок – пусть даже он лежит в полуметре от меня. Я пожала плечами в знак того, что имя еще не придумано.

– А у меня – просто Ребенок.

Мало-помалу женщины замолчали, усталость придавливала нас, как бетонная плита. «Это удивительная ночь, – думала я в последние секунды перед сном, – фантастическая ночь. Ночь, начавшаяся с самого вчерашнего утра. Ночь, в которой вера шла рука об руку с неверием в происходящее, надежду захлестывало отчаяние, а любовь превратилась во что-то такое, что мне доселе не приходилось чувствовать. Да, любовь сменилась животным инстинктом – инстинктом сохранения другого существа. Эта ночь, когда рухнул весь мой старый мир и родился новый, не повторится больше никогда. Но для меня она никогда и не кончится, живя в моей памяти, покуда жива я сама…»

Я не смогла понять, что разбудило меня следующим утром: какой-то резкий, командный голос, какое-то дребезжание… Сознание включилось, но я твердо знала, что не смогу открыть глаз, пока меня не начнут трясти изо всех сил. Веки плотно прижимались одно к другому и просили дать им еще хоть немного сна. Голова гудела и позванивала. Интересно, сколько часов мне удалось проспать: три, четыре?

– Давайте поднимайтесь, чего вы лежите?! И быстро привести себя в порядок! Сейчас обход начнется, а они валяются…

Четыре тела на кроватях переглянулись полумертвыми глазами. Через пару минут одна из нас, охая, поднялась и, согнувшись, поплелась по коридору в сторону душа. Мало-помалу все мы последовали за ней. Мне уже не хотелось ни возмущаться, ни плакать от обиды – все чувства заглушала смертельная усталость.

После осмотра подали завтрак – крошечный кусочек запеканки, состоявшей не то из творога, не то из манной крупы. Я проглотила его стремительно и с ужасом поняла, что мой желудок отнюдь не готов смириться с такой ничтожной порцией. Однако ничего другого ему не оставалось. Я выпила как можно больше чаю, чтобы заполнить все пространство в животе, и свернулась на кровати в позе эмбриона. Когда голод слегка отступил, я вновь начала разглядывать своего ребенка. Тот все еще спал и был все также потешно сосредоточен. Палату заливал яркий свет, а ребенок лежал лицом прямо к солнцу, но это его нимало не беспокоило. Впору было подивиться этому детскому умению не воспринимать окружающий мир и жить только собой – своими нуждами, своими ощущениями, своим довольством или беспокойством. Казалось, ребенок пребывает в полной уверенности, что мир в любом случае подстроится под него.

Мне тоже на время захотелось забыть, где я нахожусь и почему я тут нахожусь. Я с надеждой закрыла глаза, но минут через пять обнаружила, что с кем с кем, а со мной окружающая действительность считаться не намерена. Сначала зашла медсестра и громкой, но бесстрастной скороговоркой объявила нам, что с утра детей надо взвешивать (зачем?), что после каждой смены пеленок их надо подмывать и смазывать детским кремом.

– А пеленать надо так…

Взяв одного из детей, который к тому времени как раз забеспокоился, медсестра произвела с ним какие-то манипуляции. Ее привычные руки двигались настолько быстро, словно она играла в настольный хоккей. Я успела запомнить только одно: сначала ребенок был без пеленок, а затем он снова оказался в пеленках. Алгоритм этого так и остался за кадром.

Затем пришел детский врач. Мне пришлось развернуть ребенка, заранее боясь того, что я не смогу завернуть его обратно. Врач молча прослушал тельце с груди и со спины и в полном безмолвии перешел к следующей пластмассовой ванночке. Я осталась в полном неведении относительно результатов осмотра. Зато ребенок проснулся. Он открыл глаза, и мне почудилось, будто на меня смотрит белочка с коробки конфет «Грильяж». Не хватало только орешка в цепких лапках… Но руки ребенка были почему-то подняты наверх, как если бы он просил пощады, при этом он крутил головой в разные стороны, приоткрывая рот. Я уже знала этот знак, он означал: «Есть!»

Я приложила его к груди. Ребенок активно схватился за нее и сделал несколько глотательных движений. Потом он затих, прикрыв глаза. Я хотела положить его обратно в ванночку, но ребенок не отпускал сосок. Время от времени он делал глотательные движения и снова затихал. Так продолжалось примерно полчаса. За это время я перестала понимать, что происходит: все мои соседки держали детей у груди минут по пять и спокойно клали их в кроватки.

– Давай отнимай его поскорее! – велела мне заглянувшая на секунду в палату медсестра. – Так у тебя соски растрескаются. Ишь присосался!