Ребёнок от босса

– Это правда? Ты отказалась от меня?

Я жду ответа не меньше Максима. Мне кажется, что даже почти не дышу. Легкие распирает, нарастает неприятная тяжесть и резь.

Татьяна так прерывисто и быстро дышит, что нет никаких сомнений: если не все, то доля правды есть в словах Мансура Шамилевича.

Сжимаю еще сильнее абсолютно ледяные пальцы Татьяны.

Тренер поддерживала меня в любой ситуации, даже в самой спорной. Она всегда стояла за меня горой. Теперь я обязана ее подержать!

Кто я такая, чтобы судить взрослую женщину, что прошла сложный жизненный путь?!

Кто?!

Пока я не услышу все из уст Жаровой, для меня слова Мансура Шамилевича будут оставаться пустым звуком. Я никогда не поверю, что Татьяна могла бросить своего ребёнка по своей воле! Ни за что!

— Я бы никогда добровольно не отказалась от тебя, Максим, поверь, – голос Татьяны дрожит, васильковые глаза полны затаенной боли, которая рвется наружу. — Да, я была напугана, когда узнала о беременности от женатого мужчины, но у меня и мысли не было, – делая паузу, она кусает губы так сильно, что у меня заходится сердце от сострадания.

Я знаю, что это такое.

Я помню этот страх - когда думаешь о том, что тебя могут лишить ребенка. Вот что сделал с ней Садулаев!

– Мансур обманул меня, ввел в заблуждение красивыми словами и обещаниями. Мне тогда едва-едва исполнилось восемнадцать, – качает головой, роняя крупные соленые слезы. - Слишком наивная и доверчивая, совершенно без опыта…

Я почти не слышу признания Татьяны.

Меня резко отбрасывает в прошлое, и я как сквозь вату слышу слова тренера, когда она отговаривала меня от самой страшной ошибки в моей жизни. Та, которая непременно обернулась бы катастрофой.

…- Я понимаю твои чувства, милая. Только вот… ты уже мама. Это, конечно, полностью твой выбор, но, если ты избавишься от ребенка, поверь, ты будешь всегда помнить об этом. Считать каждый прошедший год, считать, сколько было бы сейчас твоему малышу лет, какой бы он был, какого цвета глаза и чья у него улыбка…

Покрываюсь мурашками, в полной мере осознавая, что имела в виду тренер тогда, более года назад. Каждое ее слово:

…– Ты намного сильнее меня, Ангелина, – говорит так тихо, что почти не слышно. – Справишься. Я в тебя верю, девочка моя. Ты добьёшься своей мечты, и твой ребенок будет рядом. Будет все то, чего не смогла я…

Как же ей было тяжело!

На ее месте я бы просто умерла…

- Не слушай эту дрянь, Максим, - врывается в мое сознание голос отца Максима. Не скрывая триумфа в темных безжалостных глазах Мансур, нагло продолжает: – Она сделала свой выбор. Пусть несет ответственность.

– Ты шантажировал меня! – выкрикивает Татьяна. Из ее красивых кристально-чистых глаз фонтаном брызжут слезы. - Ты пообещал разрушить мою жизнь до основания, - она громко всхлипывает, в красноречивом жесте прижимая ладонь к груди. - Ты тогда забрал вместе с сыном не только мое сердце, но и душу. Отнял все, что мне так дорого. Морально искалечил! Сделал меня живым зомби, - Таня хватает Максима за предплечье и, давясь слезами, рвано пытается донести свою правду: - Твоя бабушка, моя мама, она была очень больна, Максим. Рак в последней стадии, – переводит дыхание, быстро шевеля бескровными губами. - Мансур поклялся, что если я не уступлю ему, он сделает так, что она не получит должного лечения. Она мучилась от сильнейших болей, – она заламывает пальцы, васильковые глаза лихорадочно горят в отчаянии. – У меня не было выбора. Не было!

Ее крик… Боже! Он практически разрывает мне барабанные перепонки, но не силой звука, а болью моего тренера.

Татьяна прижимает ладони к ушам, а я вижу, как на гладкой белоснежной коже ее лба появляется мелкий бисер пота.

Максим сжимает челюсти так, что ходят ходуном желваки, а на руках вздуваются вены. Скулы мужа горят.

Я вижу, как его раздирают на части противоречивые чувства.

– Выбор есть всегда, – цинично приподнимает густую черную, как смоль, бровь Мансур, видимо даже не подозревая, что этими словами сам подписывает себе приговор.

Я вижу это по тому, как сжимает кулаки мой муж. – Кто же виноват, что ты оказалась такой доступ…

Максим резко вскидывает руку, сжимая ворот рубашки отца.

- Не смей ТАК говорить про мою мать, – цедит сквозь зубы, почти приподнимая оторопевшего Мансура Шамилевича. – Удавил бы…

– Максим! – испуганно срывается с моих губ. – Не надо, любимый!

Я вижу, как быстро бьется пульс на жилистой шее и как подрагивают от напряжения сильные пальцы. Боже, не допусти, чтобы случилась беда! Кладу ладонь туда, где совсем недавно была рука Татьяны.