Речи

(XLIV, 115) Но обратите внимание на нестерпимую дерзость Публия Клодия, сочетающуюся с беспримерной и безудержной жадностью. Да разве он когда-либо думал о памятниках или вообще о какой-либо святыне? Просторно и великолепно жить захотел он и соединить два больших и широко известных дома. В то же мгновение, когда мой отъезд отнял у него повод для резни, он настоятельно потребовал от Квинта Сея, чтобы тот продал ему свой дом. Когда Сей стал отказываться, Клодий сначала грозил, что загородит ему свет постройкой. Постум заявил, что, пока он жив, дом этот принадлежать Клодию никогда не будет. Догадливый юноша понял из этих слов, что́ ему надо делать: он вполне открыто устранил Постума посредством яда; одолев соперников на торгах, он заплатил за дом почти в полтора раза больше, чем он был оценен. (116) К чему же клонится моя речь? Мой дом почти весь свободен от запрета: к портику Катула была присоединена едва ли десятая часть моих строений, потому что там находились галерея[1482]

и памятник, а после уничтожения свободы стояла эта самая Свобода из Танагры. Клодия охватило желание иметь на Палатине с великолепным открывающимся видом мощеный портик с комнатами, длиной в триста футов, обширнейший перистиль[1483]

и прочее в этом роде, чтобы с легкостью превзойти всех просторностью и внушительностью своего дома. Но Клодий, человек совестливый, в одно и то же время и покупая и продавая мои дом[1484]

, среди царившего тогда густого мрака все же не осмелился совершить эту покупку от своего имени. Он выставил небезызвестного Скатона, человека неимущего, — наверное, от большой доблести, — чтобы тот, у которого на его родине, в марсийской области, не было крова, где бы он мог спрятаться от дождя, говорил, что купил самый известный на Палатине дом. Нижнюю часть здания Клодий отвел не для своего рода — Фонтеева, а для рода Клодиева, от которого он отказался; но из многих Клодиев ни один не дал своего имени, за исключением нескольких пропащих людей, либо нищих, либо преступников. (XLV) И вы, понтифики, одобрите эти столь сильные, столь разнообразные, во всех отношениях столь необычные вожделения, бесстыдство, дерзость, жадность?

(117) «Понтифик, — говорит Клодий, — при этом присутствовал». И не стыдно тебе, когда дело рассматривается перед понтификами, говорить, что присутствовал понтифик, а не коллегия понтификов, тем более что ты как народный трибун мог либо потребовать их присутствия, либо даже принудить их к этому? Пусть так, коллегии ты к этому не привлекал. А из коллегии — кто все-таки присутствовал? Тебе, правда, был нужен какой-то авторитет, а он присущ всем этим лицам; но возраст и почетная должность все же придают больше достоинства; тебе были нужны также познания; правда, ими обладают все они, но старость, во всяком случае, делает людей более опытными. (118) Кто же присутствовал? «Брат моей жены»[1485]

, — говорит он. Если мы ищем авторитета, то брат его жены по возрасту своему авторитета еще не приобрел, но даже и тот авторитет, которым мог обладать этот юнец, надо оценить еще ниже ввиду такого тесного родства. А если нужны были познания, то кто же мог быть неопытнее человека, только недавно вступившего в коллегию? К тому же он был крайне обязан тебе ввиду твоей недавней услуги; ведь он видел, что ты его, брата жены, предпочел своему родному брату[1486]; впрочем, в этом случае ты принял меры, чтобы твой брат не мог тебя обвинить. Итак, все это ты называешь дедикацией, хотя ты и не мог привлечь для участия в этом ни коллегии понтификов, ни какого-либо одного понтифика, отмеченного почестями, оказанными ему римским народом, ни, наконец, хотя бы какого-нибудь сведущего юноши, несмотря на то, что у тебя были в коллегии очень близкие люди? И вот присутствовал — если только он действительно присутствовал — тот, кого ты принудил, сестра попросила, мать заставила. (119) Подумайте же, понтифики, какое решение вам следует вынести при рассмотрении моего дела, касающегося, однако, имущества всех граждан: признаете ли вы, что чей бы то ни было дом может быть подвергнут консекрации одним только словом понтифика, если тот будет держаться за дверной косяк и что-то произнесет, или же подобная дедикация и неприкосновенность храмов и святилищ установлены нашими предками для почитания бессмертных богов без какого-либо ущерба для граждан? Нашелся народный трибун, который опираясь на силы консулов, с неистовым натиском ринулся на гражданина, которого после нанесенного ему удара подняло своими руками само государство.