Речи

(XLVI, 120) А если кто-нибудь, подобный Клодию (теперь ведь не будет недостатка в людях, которые захотят ему подражать), применив насилие, нападет на какого-нибудь человека, но не такого, как я, а на человека, перед которым государство не в таком большом долгу, и совершит дедикацию его дома при посредстве понтифика, то разве вы подтвердите своим решением, что это должно иметь силу? Вы говорите: «Где же он найдет такого понтифика?» Как? Разве понтифик не может быть в то же самое время и народным трибуном? Марк Друс[1487]

, прославленный муж, народный трибун, был понтификом. Так вот, если бы он, держась за дверной косяк дома, принадлежавшего его недругу Квинту Цепиону, произнес несколько слов, то разве дом Цепиона был бы подвергнут дедикации? (121) Я ничего не говорю о понтификальном праве, о словах самой дедикации, об обрядах и священнодействиях; не скрываю своей неосведомленности в том, что скрывал бы, даже если бы знал, дабы не показаться другим людям докучливым, а вам — излишне любопытным. Впрочем, из вашего учения становится известным многое, что часто доходит даже до наших ушей. Мне кажется, я слыхал, что при дедикации храма надо держаться за его дверной косяк; ибо косяк находится там, где вход в храм и где дверные створы. Что касается галереи, то за ее косяк при дедикации никто не держался никогда, а изображение и алтарь, если ты и совершил дедикацию их, можно сдвинуть с их места, не нарушая религиозного запрета. Но тебе теперь нельзя будет это говорить, так как ты сказал, что понтифик держался за дверной косяк.

(XLVII, 122) Впрочем, к чему я рассуждаю, вопреки своему намерению, о дедикации, о вашем праве и обрядах? Даже если бы я сказал, что все было совершено с произнесением установленных слов, по старинным и завещанным нам правилам, я все-таки стал бы защищаться на основании законов государства. Если после отъезда того гражданина, который один усилиями своими, по неоднократному признанию сената и всех честных людей, сохранил граждан невредимыми, ты, властвуя над государством, угнетаемым омерзительнейшим разбоем, вместе с двумя преступнейшими консулами, при посредстве какого-то понтифика совершил дедикацию дома человека, не согласившегося на то, чтобы спасенное им отечество из-за него же погибло, то думаешь ли ты, что государство, воспрянув, может примириться с этим? (123) Стоит вам открыть путь для этого религиозного запрета, понтифики, и у вас вскоре не окажется возможности спасать достояние всех людей. Или, если понтифик возьмется рукой за дверной косяк и выражения, придуманные для почитания бессмертных богов, обратит на погибель гражданам, то священное слово «религия» будет при беззаконии иметь силу? А если народный трибун, произнеся не менее древние и одинаково торжественные слова, подвергнет чье-либо имущество консекрации, то это слово иметь силы не будет? Однако на памяти наших отцов Гай Атиний, поставив на ростры треножник с углями и призвав флейтиста, подверг консекрации[1488]

имущество Квинта Метелла[1489]

, который, будучи цензором, исключил его из сената. Метелл этот был твоим дедом, Квинт Метелл, и твоим, Публий Сервилий, и твоим прадедом, Публий Сципион! Что за этим последовало? Разве этот безумный поступок народного трибуна, внушенный ему несколькими примерами из древнейших времен, повредил Квинту Метеллу, выдающемуся и прославленному мужу? Конечно, нет. (124) Мы видели, что народный трибун так же поступил и по отношению к цензору Гнею Лентулу[1490]

. Но разве он наложил какой-либо религиозный запрет на имущество Лентула? Но к чему я упоминаю о других? Ты сам, повторяю, ты сам, с накрытой головой, созвав народную сходку, поставив треножник с углями, подверг консекрации имущество друга своего Габиния, которому ты отдал все сирийские, аравийские и персидские царства[1491]. А если это тогда не имело никакого значения, то что можно было решить насчет моего имущества? Но если это осталось в силе, то почему этот мот, вместе с тобою упившийся кровью государства, все же возвел до небес свою усадьбу в Тускульской области на последние крохи эрария, а мне нельзя было даже и взглянуть на развалины своего дома, которым мог бы уподобиться весь Рим, если бы я допустил это?