Речи

(I, 1) Если бы здесь, судьи, случайно присутствовал человек, незнакомый с нашими законами, судоустройством и обычаями, то он, конечно, с удивлением спросил бы, какое же столь ужасное преступление разбирается в этом суде, раз в торжественные дни, во время общественных игр[1796]

, когда все судебные дела приостановлены, происходит один только этот суд; у него не было бы сомнения, что подсудимый обвиняется в столь тяжком деянии, что государство — если только преступлением этим пренебрегут — существовать не сможет; а когда этот же человек услышит, что есть закон

[1797]

, повелевающий привлекать к суду в любой день мятежных и преступных граждан, которые с оружием в руках подвергнут сенат осаде, учинят насилие над должностными лицами, пойдут на государство войной, то порицать этот закон он не станет, но узнать, какое же обвинение возбуждено в суде, захочет; если же он услышит, что к суду привлекают не за злодеяние, не за дерзкие поступки, не за насилие, но что юношу блестящего ума, деятельного, влиятельного обвиняет сын того человека, которого сам этот юноша в настоящее время привлекает и уже привлекал к суду, и что при этом его обвинителей снабжает денежными средствами распутная женщина[1798], то сыновнюю преданность самого́ Атратина он осуждать не станет, но женскую похоть сочтет нужным укротить, а вас признает чрезвычайно трудолюбивыми, коль скоро вам, даже когда отдыхают все, передохнуть нельзя. (2) Право, если вы захотите тщательно вникнуть в это судебное дело и справедливо его оценить, то вы, судьи, придете к такому заключению: с одной стороны, обвинение это не согласился бы взять на себя ни один человек, вольный в своих поступках; с другой стороны, никто, унизившись до такого обвинения, не питал бы надежды на успех, если бы его не поддерживало чье-то нестерпимое своеволие и безмерная, жгучая ненависть. Но Атратину, юноше образованному и честному, моему близкому приятелю, я это прощаю, так как извинением ему может служить либо чувство сыновнего долга, либо принуждение, либо его возраст. Если он добровольно взял на себя обязанность обвинителя, то я приписываю это его чувству долга по отношению к отцу; если это ему было приказано, то он сделал это по принуждению; если же он надеялся на успех, то это потому, что он очень молод[1799]. Но другие люди прощения не заслуживают ни в каком случае; напротив, им надо дать решительный отпор.