Регентство. Людовик XV и его двор

— Справедливо, когда семья, погубившая себя своими проступками, может восстать из пепла благодаря своим заслугам.

К тому же времени следует отнести и опалу Ле Блана и г-на де Бель-Иля, давшую знать о начале влияния г-жи де При.

Госпожа де При была дочерью Вертело де Пленёфа, богатого финансиста, одного из старших служащих канцлера Вуазена; он составил себе огромное состояние и держал открытым превосходный дом, в котором его жена с великим радушием принимала гостей, выказывая при этом любезность и блестящее остроумие. Среди своих детей г-жа де Пленёф выделяла, желая сделать ее предметом самой нежной своей привязанности, малышку Агнессу, которой предстояло позднее стать г-жой де При; но, по мере того как дочь взрослела, становясь юной девушкой и в конце концов все больше нравясь другим, она начала все меньше нравиться своей матери; через какое-то время глубочайшая любовь матери обратилась в сильную и открытую ненависть соперницы. И потому было решено как можно скорее выдать мадемуазель де Пленёф замуж, чтобы, благодаря ее отсутствию в доме несчастного откупщика, вернуть туда доброе согласие, которое изгнало оттуда ее присутствие.

Нашлось несколько искателей ее руки, среди которых был и маркиз де При.

Маркиз де При, происходивший из знатной семьи, был крестным отцом короля и входил в окружение г-жи де Вантадур; правда, он не имел никакого состояния и затянувшийся мир остановил его карьеру офицера, но состояние было у Пленёфа, а вместо того чтобы продолжать военную карьеру, маркиз де При мог броситься на поприще дипломатии. Так что была заключена сделка, и брак состоялся. Госпожу де При представили королю, она пустила в ход все свое обольстительное остроумие, а оно было огромно, когда ей этого хотелось, и в итоге г-н де При был назначен послом в Турине.

Там г-жа де При повидала высший свет и приобрела те аристократические манеры, какие сделали ее одной из самых опасных, но одновременно и самых элегантных женщин эпохи, в которую мы только что вступили.

В 1719 году г-жа де При вернулась в Париж. Это была уже женщина в полном смысле этого слова, женщина, пьянящая, словно вино; прелести в ее очаровательном лице было еще больше, чем красоты, она была наделена живым и проницательным умом, талантами, честолюбием и ветреностью; вместе с тем она обладала огромным присутствием духа и самой благопристойной внешностью.

Герцог Бурбонский увидел г-жу де При и влюбился в нее; она поняла важность этой победы и не заставила его чахнуть от любви. Вначале их любовная связь была тайной; в их распоряжении был небольшой дом на улице Святой Аполлинии и неприметный экипаж без гербов, изнутри напоминавший великолепный будуар, а снаружи — наемную карету. Герцог Бурбонский был ревнив, как и полагается влюбленному во время медового месяца, и г-н д’Аленкур, сын маршала де Вильруа, занимавший до принца то же место подле г-жи де При, получил отставку.

Женщины с задатками г-жи де При ничего не делают даром; маркиза имела, или полагала, что имеет, основания жаловаться на Ле Блана и графа де Бель-Иля, внука Фуке; чтобы погубить Ле Блана, она воспользовалась подвернувшимся случаем — банкротством Ла Жоншера, казначея чрезвычайных военных расходов, которого заключили в Бастилию; а поскольку Ла Жоншер был ставленником Ле Блана, она обвинила Ле Блана в том, что он запускал руку в его кассу и таким образом предопределил это банкротство. Герцог Бурбонский, побуждаемый г-жой де При, обратился к герцогу Орлеанскому, требуя навести в этом деле порядок. Герцог Орлеанский отослал его к Дюбуа. Дюбуа не имел никаких причин поддерживать Ле Блана, который не был его приверженцем, зато у него имелись обязательства перед г-ном де Бретёем, так ловко вырвавшим страницу из приходского реестра, что после ее исчезновения аббат сделался холостяком; в итоге Ле Блан и г-н де Бель-Иль были отправлены в Бастилию, Королевская палата Арсенала получила приказ провести следствие по их делу, а военное ведомство было отдано Бретёю.

Так что эта история закончилась к удовольствию г-жи де При и герцога Бурбонского; Дюбуа же занялся руководством ассамблеи духовенства, не собиравшейся после 1715 года.

То была последняя почесть, увенчавшая эту странную жизнь: предсказанию Ширака, заявившего, что первому министру осталось жить не более полугола, предстояло вот-вот осуществиться.

Уже через несколько дней все догадались, что Дюбуа нездоровится. Он приказал переместить королевский двор из Версаля в Мёдон, пользуясь как предлогом возможностью доставить королю удовольствие от нового местопребывания, а в действительности для того, чтобы наполовину укоротить путь, который ему самому следовало проделать; уже давно страдая от язвы мочевого пузыря, он не мог более выносить езды в карете и с трудом терпел передвижение в портшезе.