Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

А по-моему, любви не бывает без ненависти. Кажется, Тибулл сказал: Amo et odo[1055]. Вот сущность подлинной любви и к женщине, и к родине. Надо любить и ненавидеть. Какая же это любовь, когда человек видит в своем народе дурные привычки (например, пьянство и мат) и мирится с ними? Величие Данте в том, пожалуй, и состоит, что он апостол любви и ненависти. А Чаадаев? Разве он не любил Россию, когда страстно проклинал ее? Нет, прав Некрасов: «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей»[1056]. Этот мотив звучит и у Александра Блока: «Россия — сфинкс. Ликуя и скорбя, и обливаясь черной кровью, она глядит, глядит в тебя и с ненавистью, и с любовью»[1057].

А где нам, пленягам, призанять этих чувств? Мы нищие духом, у нас нет ни любви, ни ненависти.

«Тебе говорю я, ангел Лаодикийской церкви! Тебя извергнут за то, что ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч!»[1058]

Но в нас нет ни льда, ни пламени. В наших жилах течет тепловатая кровь.

Некоторые репатрианты затеяли переписку с родными и близкими. Может быть, в этом нет ничего плохого, но и хорошего тут тоже немного. Я могу сказать только одно: несмотря на побуждения со стороны батальонного начальства, подавляющее большинство ребят ничего не пишет домой и вообще неодобрительно относится к такой переписке.

Означает ли это, что противники почтовой связи не любят своих родных? Вовсе нет. Скорее наоборот: именно любовь к близким толкает их на отказ от переписки. Мотивировка тут самая простая: «Никто не знает, что нас ждет впереди. Сейчас родные не числят меня в живых. И вдруг они получат письмо, из которого узнают, что я жив и здоров. Старики, конечно, обрадуются и с нетерпением будут ждать приезда сынка. А завтра меня, грешного, может быть, возьмут за жабры да отправят куда-нибудь на Колыму. Что тогда? Снова для родных наступят черные дни, потому что я опять пропаду, исчезну, кану в неизвестность. Нет, уж лучше совсем не подавать близким никакой надежды».

Так думает большинство экс-пленяг.

Но есть и сторонники почтовой связи. Они пишут домой и получают ответные письма. Ну а к чему приводит эта переписка? К самым разнообразным коллизиям и ситуациям: комическим, драматическим, сентиментально-идиллическим. Вот несколько примеров.

На вопрос жены «В каком ты теперь чине, Женя?» Зимин ответил: «Ты, конечно, помнишь, Клава, что в самом начале войны я был лейтенантом. Потом меня произвели в старшие лейтенанты, а в конце 41‐го года в капитаны. Ну а сейчас я репатриант». Недавно Зимин получил ответное письмо. Жена пишет: «Я знаю, Женя, что ты был лейтенантом. Известно мне и то, что ты был произведен в старшие лейтенанты, а потом в капитаны. Но как ты стал патриархом?! Этого я никак не пойму».

Родионову жена пишет из Томска: «Я получила извещение, что ты в 41‐м году убит под Киевом и там же похоронен. Долго плакала я и рыдала, но ведь слезами горю не поможешь. Да и жить хочется. Вот я и вышла снова замуж. Сейчас у меня народился ребенок от этого мужа. Поэтому прошу тебя: не переходи нам дорогу, не мешай нашему счастью. Найди себе хорошую девушку и живи с ней в любви да в радости, а меня забудь навсегда».

На полевую почту ежедневно приходят письма такого содержания. Не все одинаково относятся к ним: одни тяжело переживают разрыв с женой, другие бравируют этим. А вот реакция Сапрохина (это врач из нашего батальона) была совсем необычной: рано утром его нашли в темном углу блока с перерезанным бритвой горлом. Мы знали, что все последние недели он жил мечтой о скорой встрече с любимой женой. Что же побудило его уклониться от рандеву? Письмо, найденное в луже крови, все разъяснило: жена известила Сапрохина, что она его не ждет, потому что вышла замуж.

Зато как счастлив Дмитрий Петрович, щеголяющий в цебраанцуге со следами шестиконечной звезды на спине (почему, неизвестно, ведь он чистокровный русак). И ему приходят письма от жены, причем чуть ли не ежедневно. Она пишет, что была, есть и будет верна своему Мите, что любит только его одного и с нетерпением ждет его приезда. Дмитрий Петрович ног под собой не чувствует. Того и гляди у него вырастут крылья, и он воспарит над грешной землей Саксенгаузена.

Перед своим пленением Богданов был комиссаром полка, а значит, и записным пропагандистом диалектического материализма. Но то было давно, а теперь он проповедует urbi et orbi[1059] доморощенную теорию космического пессимизма: