Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

— Несмотря на неоднократные предупреждения, мародерство продолжается. Не далее как сегодня украдена у немки детская колясочка. Старшина видел, как двое из нашего батальона совершили этот проступок. Они выбросили ребенка из коляски и мигом уволокли ее. И это сделали офицеры Синельников и Поздняков. Мне стыдно за вас, товарищи.

— Товарищ майор, старшина вас неправильно информировал. Мы не выбросили ребенка. Разве мы варвары! Мы осторожно вынули его из коляски и так же осторожно положили на землю. Ребенок даже не проснулся.

— Все равно нехорошо. На первый раз я вам прощаю, а сделаете еще что-нибудь подобное — передам дело в трибунал.

Хотя никто не заподозрил меня в соучастии, но мне все же было очень неприятно. Поэтому я предпочел снова превратиться в ишака.

Вторую ночь провели на окраине Штраусберга. Сам городок почти не тронут войной, а окрестные деревни сильно разрушены артиллерией. Между прочим, это характерно для всей восточной зоны, если не обманывают меня зрительные восприятия и впечатления. А вот на западе совсем наоборот: там деревни целы, а города превращены в кучи обломков и золы. Бросается в глаза, что жителей очень мало не только в селах, но и в городах этого района.

27 июля расположились на ночлег у озера, в 13 км от Франкфурта. Полковник Святецкий[1063] собрал командиров рот (все они из пленяг-репатриантов) на совещание. Он сообщил, что в общем доволен маршем. К счастью, его предположения не оправдались: за все четыре дня похода было замечено только 8 случаев мародерства.

28 июля в 8 часов утра батальон прибыл во Франкфурт-на-Одере. Нас разместили в лагере, где при фашистском режиме жили юноши и девушки, отбывавшие всеобщую трудовую повинность.

В лагере довольно либеральные порядки. Никто не давит на нашего брата и не пытается загнать в колодки дисциплинарного устава. Я бы сказал, не составляет большого труда получить увольнительную записку и выйти за ворота лагеря.

Сегодня я воспользовался этой возможностью и побывал в городе. Он не очень сильно разрушен. У меня такое впечатление, что тут в основном поработали англичане и что оперировали они преимущественно «зажигалками»[1064].

Этим, вероятно, можно объяснить тот факт, что почти со всех домов сбриты кровли, а каменные коробки уцелели. По улицам города ходит трамвай, битком набитый нашей солдатней. В[1065] [продоволь]ственные магазины, где франкфуртцы могут получить по недавно выданным карточкам свое жалкое дневное пропитание. Перед входом в кино толпится народ, правда, все больше русаки.

По улицам нескончаемой лентой тянутся обозы. Это немцы, прогнанные поляками из Силезии, бредут незнамо куда. Мужчин среди них почти нет, если не считать обросших мохом стариков. Заморенные женщины, выбиваясь из сил, тянут ручные двухколесные тележки с домашним скарбом. Сбоку, цепляясь за борт тележки или за материн подол, плетутся голодные дети с грустными глазками…

Смотрю на эту невеселую картину и вспоминаю другую: толпы голодных русских женщин с малыми детьми идут-бредут с южного берега Крыма в степь, чтобы обменять кое-что из своей ветоши на кукурузную муку. Я видел это, когда нас гнали из Севастополя в Джанкой. И вот тогда-то я слышал слова русской женщины, которые забыть не могу: «Настанет день, господа офицеры, ваши бездомные и голодные матери, жены и дети, падая от истощения, будут плестись по дорогам Германии!»

Да, этот день ныне настал. Русские матери могут считать себя отмщенными.

И все-таки мне почему-то невесело от того, что исполнилось пророчество женщины из Ангары[1066].

Нет, нельзя смотреть без слез на этих бедных малюток, бредущих по улицам Франкфурта. Вот дети проходят мимо памятника Генриху фон Кляйсту[1067]. С невысокого цоколя задумчиво смотрит на них обнаженный юноша с лавровым венком на голове. Глаза его полны печали, а дума у него, вероятно, та же, что и у меня: «За что страдают невинные дети? В чем их вина перед миром, обрекшим их на голод и нищету? Почему они, именно они должны расплачиваться за грехи антихристов-фюреров?»

Впервые за последние четыре года ходил в кино. Показывали документальный фильм и музыкальную комедию «Свинарка и пастух». Комедия меня не очаровала[1068], а короткометражный фильм о Москве военных лет я смотрел с неослабевающим интересом. Да и не удивительно: ведь прошло уже больше четырех лет, как я оторван от Москвы. Трудно даже выразить словами, как необыкновенно приятно было видеть знакомые улицы столицы, а главное, родные русские лица. Правда, и во Франкфурте-на-Одере немало русаков, но, во-первых, это солдатня да репатрианты, а во-вторых, тут существенное значение имеет антураж.

Выйдя из кинотеатра, пошел бродить по улицам города. Центр его сгорел, а окраины почти целы. Куда ни шагнешь, всюду слышишь русскую речь, русские песни и, конечно, нашу тульскую трехрядку. Да, про теперешний Франкфурт-на-Одере можно сказать: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»[1069]