Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

Они считаются не военнопленными, а военно-интернированными. Это отличие обозначено на их спинах аршинными литерами M. I., т. е. Militärinternierte. Однако беднягам ничуть не легче от этого. С ними обращаются так же, как с теми, у кого на мундире K. G. (Kriegsgefangene) или S. U. (Soviet Union). Я бы сказал даже, что хуже обращаются, ибо считают предателями, отступниками.

Вид у итальянцев жалкий. Они обтрепаны, голодны, истощены. Им хуже, чем нам, еще и потому, что мы закалились в огне невзгод, а у них кишка тонка. К тому же они, как и мы, не существуют для Международного Красного Креста[827].

Ох, худо сынам лучезарной Авзонии[828]! Ни тебе макарони, ни тебе паста ашутта[829]. Да что там макарони, когда рад гнилым лушпайкам.

И все-таки поют, заливаются. Откуда только у них такие чудесные голоса? Климат ли тут повинен или вековые традиции?

Молодая русская женщина неведомыми путями пробралась в наш лагерь. Вахманы выволокли ее из барака. Она вырывалась, плакала, кричала:

— Пустите, это мой муж, я три года его не видела! Пустите меня к мужу!

Вахманы за ноги, за руки втащили женщину в карцер.

На следующее утро французы видели, как вахманы вынесли из карцера уже окоченевший труп женщины и бросили его в грузовую машину.

Всеми строительными работами, выполняемыми штрафниками, руководит эсэсовец Шмидт. У него какой-то большой чин, но мундир SS-мана он редко носит. По образованию и профессии Шмидт инженер. У него очень интеллигентная внешность, хорошая осанка, умное красивое лицо, прекрасные манеры. Он никогда не ругается, не дерется, даже не повышает тона. Учтивость Шмидта беспримерна: он первый кланяется всем пленягам, при встрече говорит «Таг» или «Морген»[830], приветливо улыбается, нередко снимает шляпу. Ну, словом, джентльмен высшего разряда, образец культурного человека!

Гуманность Шмидта произвела впечатление на пленяг. Инженер-эсэсовец завоевал сердца многих русских. О нем стали говорить как о хорошем человеке, случайно попавшем в стан живодеров.

— Да, приятный человек Шмидт, — говорит Иван Кириченко, — разве можно сравнить с Фусом. Казалось бы, одного поля ягоды — оба эсэсовцы, а как различны. Один хуже лютого зверя, другой человечный человек.

— О, как ты ошибаешься, Иван, — сказал Жан Лаффит, саркастически улыбаясь. — Конечно, нельзя сравнить Фуса со Шмидтом. Первый глуп, a второй умен, хитер, коварен. И вовсе не от гуманности Шмидт не пускает нам кровь из носа. Зачем ему марать свои холеные руки, когда есть цепная собака Фус? Шмидт незаметно мигнет своему верному псу, а тот начинает обрабатывать пленягу ножищами и кулачищами.

Сначала никто не поверил Жану Лаффиту, но вскоре все убедились в его абсолютной правоте.

Сколько раз после этого разговора мы примечали, как Шмидт кивал Фусу на кого-нибудь. Кивнет с самым невинным видом, приятно улыбнется и скромно потупит очи долу. Затем приподнимет шляпу, вежливо простится и уйдет восвояси. А через 10 секунд после его ухода Фус учиняет расправу с пленягой, на которого кивнул Шмидт.

Газеты кричат, что немцам удалось наладить серийное производство «лучших в мире танков „Пантера“»[831].

А что с «Тиграми»[832]? О них ни слова. Как будто их никогда не было. А еще несколько месяцев назад газеты трубили о «Тиграх». Видимо, опыт показал, что немецкий «Тигр» не выдерживает натиска русского Т-34[833].

Помню, какой радостный визг подняли геббельсовские борзописцы, когда из ворот гитлеровских танковых заводов вышли первые «Тигры». DAZ[834]

целый разворот уделила истории и сравнительному анализу технико-боевых качеств танков различных стран. Автор статьи признал русские танки лучшими в мире. «Т-34, — писал он, — во всех отношениях превосходят американские, английские, французские, японские, итальянские и немецкие танки. Так было еще несколько дней назад, — патетически восклицал автор, — но теперь пришел конец русскому превосходству в этом роде боевой техники. Наш „Тигр“ лучше русского Т-34». Покричали, покричали да и примолкли. Так будет и с «Пантерой»: расколошматят ее вдребезги русские танки, и немецкие писаки прикусят языки.

На Дунлопе верксполицай застрелил русского. Дело было так. Проходя по цеху, где прессуют автопокрышки, полицай заметил маскирующегося Ивана. Блюститель заводского порядка набросился на саботажника и ударил его гуммикнипелем по голове. Обозленный пленяга замахнулся ломом. Верксполицай успел отскочить, а затем выстрелить в упор.

Беднягу схоронили в лесу за лагерем. Отвезли его туда французы. Есть в том лесу овраг, где закапывают нашего брата каторжанина. Немало буйных русских головушек навеки успокоилось там.

Саша Савицкий[835] — любимец французов.

У этого плотного блондинистого пленяги мягкие черты лица и кроткие голубые глаза. Он добродушен, приветлив, учтив.

Но не только эти добродетели привлекли к нему сердца сынов Марианны[836]. Савицкого полюбили за фамилию, за задумчивое «да, да!» и за шутливое «Быстро, Пьер, вит!»