Реквием ангела, исповедь демона

— Ребенок, — прошептала она. — Я нашла ту комнату, где молодая мать отчаянно пыталась успокоить напуганного пятилетнего малыша. Всего пять лет, не больше. Столько прошло с тех пор, как я потеряла жизнь на тот момент. Мне казалось, ребенок ещё помнил пение райских ангелов, слышанное перед тем как прийти в этот мир. Вот чья кровь смоет грехи отцов, подумала я тогда. Мать собиралась убежать с ним через окно, а напуганный ребенок выдал их. Они не успели. Я стояла позади. Слева. Как лукавый. Мать поняла, что я здесь, потому что ребенок перестал плакать. Она вытолкнула мальчишку в окно. Закричала на меня, закрыла собой путь. Истинная материнская храбрость. Мне было немного жаль её, ведь её старания тщетны. Поэтому я убила её быстро. Поэтому, и не только. В конце концов, мне нужен был её сын. Я чувствовала, что он моя жертва. Это было ощущение особой связи между мной и мальчишкой. Голод указывал на него. Я выпрыгнула в окно в тот момент, когда испуганный ребенок забежал в разгромленный дом через дорогу. Мальчик был так напуган, что не заметил охваченной пламенем крыши своего убежища. Невообразимо сильно я желала его крови и едва помню, что было дальше. Помню только, как нагнала его, подхватила и повалила на землю, — Катрина раскрыла пальцы и посмотрела на свою ладонь. — Совсем худенький, его грудная клетка размером почти с мою руку. Тонкая, как паутина кожа, пропускающая аромат крови поддалась моим зубам, не успели мы ещё приземлиться. Мы упали в дверях комнаты, потолок которой мерцал огнем. В мальчишке было не много крови, но эта кровь оказалась одной из самых сладких, что мне довелось вкусить. Истинный кровавый мед. Я не могла остановиться. Я убила ребенка. Когда, насытившись, я поднялась над ним, его безжизненное тело стало белее всех мертвецов, которых я только видела. И вдруг меня обжег чей-то взгляд. Я подняла глаза, и увиденное приковало меня к полу. На стене, на полке стояли иконы, светясь золотом в огненном мерцании горящего потолка. И я поняла, что мою вину видели. И испугалась. И в это ужасное мгновение осознала свои грехи совсем не так, как осознавала их прежде. Лики на иконах были суровыми и сострадающими. Я не могла пошевелиться и выносить их взгляды. Но неведомая сила держала меня на месте. Я убила дитя, звучало у меня в голове. Вновь повторяясь и повторяясь. Я смотрела на тело мальчика, впервые ощущая мерзость и отвращение, оттого, что его жизнь была украдена мной и теперь текла по моим венам. Величие лордоков, в которое я верила, в тот момент обратилось в стыд. Я ощутила себя ничтожным вором жизни. И не было в том величия. И чтобы избавиться от этого отвратительного чувства, я готова была разодрать свои вены, лишь бы вернуть мальчику его кровь, но ведь ничего уже не изменить. Я упала на колени, убоявшись воздаяния за мои дела. Убоявшись мысли, что воздаяние будет справедливо и страшно́. Горящий потолок стал рушиться. Огненный свет залил всю комнату. Языки пламени с яростным ревом объяли стены, схватились вокруг икон, а иконы не загорелись. Стояли в обрамлении пламени, святясь золотом, и ничего от огня им не делалось. Ты можешь это вообразить? Моим глазам предстала невероятная картина… Затем мои одежды стали тлеть. Я думала, что сгорю. Пламя одно из немногих средств, способных убить лордока. И я готова была умереть. Лучше прямо там, чем ждать кары. Но сила, приковавшая меня к полу, отпустила меня. И я смогла убежать. В глубочайшем смятении и ужасе, — её глаза заблестели в темноте, и Катрина замолчала.

Услышанное стало болезненным потрясением для меня. Я не знал, что сказать. И не хотел ничего говорить. История, рассказанная Катриной, шокировала, и я молчал. Наверное, нет подходящих слов. Поддержать Катрину мне не позволяла совесть, мне было жаль всех тех крестьян, но мое влюбленное сердце щемило от сочувствия к любимой.

— Та ночь навсегда осталась со мной, — сказала Катрина. — Комната с иконами, объятая ревущим пламенем изменила что-то во мне. Следующий закат означил для меня новую веху моей жизни. С тех пор я тщусь сбежать от своей сути. Но не выходит. Голод не пускает. Отмыть въевшуюся кровь невинных с моих рук мне не под силу. И я продолжаю словно со стороны наблюдать за тем, как зверь во мне рвет чужую плоть и разрушает чужие судьбы.

— Ты сожалеешь об этом?

— Да. Только это ничего не меняет.

— И ты всё время помнишь об этом?

— Об этом, — медленно произнесла она, — и многом другом.

— О чем ещё жалеешь?

— Об обращении.

— Ты обратила человека?

— Да.

— Как это произошло?

Она дотронулась до моей дрожащей руки.

— Марк, пойдем в квартиру, ты замерзнешь.

Но я не знал, почему меня пробрала дрожь. Стал ли тому причиной сгущавшийся холод или исповедь Катрины.

Она взяла пустой бокал. Мы ушли с залитого лунным светом балкона. Наш разговор продолжился при свечах. Катрина добавила в мой бокал вина. Лишь в мой. А сама вспомнила следующий случай: