Рембрандт

Много времени прошло, раньше чем Корнелис Сейтхофф решился переступить порог рембрандтовского жилища. Уж очень он неохоч был до всего, что требует душевного напряжения и что в разгар самых озорных проделок может вдруг заставить его призадуматься. Он знает, что есть вещи, которых ему никогда не постичь и которые именно поэтому притягивают его, точно магнит. Но де Гельдер настаивал, и Сейтхофф уступил желанию друга и скрытому где-то глубоко в душе голосу любопытства.

Однажды они провели послеобеденные часы в мастерской Рембрандта. Краснея от смущения, де Гельдер наблюдал за тем, как неловко и неуклюже вел себя учитель в присутствии постороннего. В былое время он кого угодно принимал в своей мастерской. Теперь он уже стар, чтоб заводить новую дружбу с новыми людьми. Много воды утекло с тех пор, как поклонники толпились у него в мастерской. Он говорит мало и почти без всякой связи, отодвигает картины от света и так быстро и неохотно листает альбомы с офортами, что гость вряд ли в состоянии спокойно осмыслить их. Но Сейтхофф в студии великого мастера проявляет необычную для него выдержку. Он смотрит на Рембрандта, который, бормоча что-то себе под нос, бегает по мастерской, как старая, взъерошенная птица, вспугнутая в собственном гнезде, и опять испытывает благоговение перед недосягаемым миром, и жалость к этому одинокому старику, и внутреннюю дрожь: а не ждет ли и его в будущем такая же участь?

Молчаливый, задумчивый спускается Сейтхофф вниз. Аарт де Гельдер с тревогой и любопытством ждет, что он скажет. Несмотря на то, что лестница очень узкая, он старается идти рядом с гостем. Но ему все же приходится уступить дорогу — кто-то поднимается вверх.

Корнелия!..

Друзья остановились и прижались к стене, чтобы дать девушке пройти. Сейтхофф поднял глаза и взглянул на нее.

Корнелия очень выросла. Она белолица и румяна. Русые косы грузно лежат на затылке. Маленькие груди начинают набухать. Под серым платьем, еще не достающим до пола, угадывается прекрасное девичье тело. В крепких красных руках Корнелия держит миску. Смущенная присутствием постороннего, она тихо здоровается и быстро проходит наверх, к Рембрандту.

Сейтхофф так и застыл. Отблеском изумления трепещет на его губах солнечная, чувственная улыбка. Де Гельдер тянет его вперед, он не хочет задерживаться. Но Сейтхофф не двигается с места.

— И хорошенькая же девчонка эта ваша служаночка!

Аарт де Гельдер задирает голову и глядит вверх, туда, где скрылась Корнелия. Его разозлило легкомыслие друга: не успели они выйти из мастерской великого художника, а он уже опять в погоне за бабскими юбками.

— Это не служанка, а дочь Рембрандта, — говорит он сурово и покровительственно добавляет: — Совсем девочка. Ей только четырнадцать лет.

Через лавку они выходят на улицу, залитую летним солнцем. Аарт де Гельдер говорит о картинах своего учителя. А Сейтхофф улыбается навстречу яркому дневному свету и думает о встрече на лестнице.

Четырнадцать лет? Ребенок? Сейтхофф как будто снова видит перед собой крупную блондинку, ее косы и юную грудь, так соблазнительно обрисованную тугим лифом… Да ведь она, эта дочь Рембрандта, совсем взрослая девушка. Откуда у него дочь? Ах да, понятно, это ребенок Хендрикье Стоффельс…

Сейтхофф украдкой посмотрел на де Гельдера. Эге, этому невинному младенцу, кажется, даже невдомек, что за красавица живет под одной крышей с ним! Но, чур, внимание. О чем, бишь, говорит де Гельдер, кажется об офортах Рембрандта? Ну, хватит думать о девчонке… А зовут-то ее как? Надо будет спросить потом, теперь неудобно… Да и для чего? Подумаешь, мало женщин в Амстердаме, что ли? Кстати, Флоринда сейчас ревнивее, чем когда бы то ни было: не может простить ему, что он — и не раз — перемигивался при ней с другими. Значит, следует вести себя поосторожнее.

XIII

Тысяча шестьсот шестьдесят седьмой…

Минули два года, которыми Титус был более чем доволен. Два года расцвета, успеха, растущей славы. Появилось серебро и золото. А с ними и кредит. Рембрандт, счастливый, накупил холста, громадное количество холста, и красок, и масло, словно собирался писать до скончания века. Старый грохочущий печатный станок с трещиной на рукоятке был выброшен за негодностью; его заменил новый, гораздо больший, тяжелый, из крепкого негнущегося дерева, станок, дававший безукоризненные оттиски; Рембрандт любовно и благодарно поглаживал его.