Рембрандт

Вдруг Титус понял, что ему невмоготу больше посещать католические богослужения. Ему вдруг стало ясно, что чудеса, провозглашаемые этой церковью, в действительности немыслимы, что они ничем не лучше легенд античного мира. Сулила католическая церковь больше, чем всякая другая, но и требовала она от человека беспрекословного послушания. Только тот, кто не размышляет и безропотно следует по предначертанному пути, может чувствовать себя под ее сенью вполне счастливо и беззаботно. Эта религия для тех, кто не привык задумываться, или для религиозных фанатиков, готовых верить вопреки здравому смыслу. Верующие объединяются в общину, и им кажется, что, сплоченные, они становятся сильнее. Каждый черпает мужество в вере остальных. До возникновения церкви верующим покровительствовали боги; теперь же появились святые, и к ним взывают, отправляясь в путь, затевая торговую сделку или молясь об исцелении. Заупокойные обедни пришли на смену жертвоприношению покойникам. Священники не уступают авгурам, обменивавшимся друг с другом таинственными знаками, а высокие прелаты восседают в Риме и занимаются распределением между собой жирных церковных доходов. Первые христиане отличались крайней бедностью и не знали собственности. А церковь там, где ее действиям нет преград, обзаводится богатыми храмами, князья ее живут в светских дворцах и облачаются в королевский пурпур… И все это для того, чтобы скрыть пустоту и несостоятельность таинств, уже переставших быть таинствами. Прикрывая свою наготу, церковь окружила себя мистической крепостной стеной, сложенной из золота, багреца и почитания, а музыка и свечи — еще одно средство для затуманивания ясности мышления. С течением веков торжественные церковные обряды, казавшиеся вначале самопроизвольными, постепенно приобрели обязательный характер. Но стоит отмести в сторону то, что церковь с такой назойливостью выставляет на первый план, и попытаться проникнуть в корень истины незамутненным сознанием, как становится ясно, что тайна так и остается неразгаданной, а ответ церкви звучит деспотично, по-детски.

Титус изумлялся хитрой системе, превращающей ложь в истину и делающей чудо краеугольным камнем действительности. Цепь доказательств замкнута, но чего-то в ней не хватает! Пирамида построена на зыбком фундаменте. Она неминуемо должна обрушиться. У церкви немало врагов. Стоит только кому-нибудь из них догадаться, где уязвимое место, куда приложить рычаг, — и вся постройка рассыплется. Титус больше не посещал храма. Хиллис выходил из себя, требовал объяснений. Но Титус только пожимал плечами. Он не чувствовал расположения к дискуссии, да и терпеть не мог всяких теологических умствований. Истина, как мировой светоч, возвышается над всеми церквами, а каждая церковь пытается уловить только один из ее лучен. Обозленный, Хиллис прошипел сквозь зубы что-то похожее на «отступник».

Титус не сомневался, что его дружбе с фламандцем наступает конец. Обращение в католичество, на которое рассчитывал Хиллис, не состоялось: Титус так и не решился посетить патера и побеседовать с ним. Он знал, что священник вместо ответа на его вопросы пустится в продолжительную полемику и, засыпав его многочисленными аргументами, будет считать, что правда на его стороне. Но для Титуса такое разрешение вопроса не имеет ровно никакой ценности, так как в его сердце оно не находит отклика.

Встречаясь на улице с людьми, которых он видел в храме — многих из них он никогда не думал встретить там, — он читал в их подозрительных или враждебных взглядах «анафему» себе. Но его это мало трогало. Он уже чувствовал себя свободным от соблазнительного наваждения.

Весна продолжала свое шествие. Вызывая к жизни буйные краски, солнце прорывалось сквозь разодранные облака. Вечерние сумерки сияли золотом. В воздухе пахло солью. Титус полон был ожиданий. Опустошение, которое он теперь ощущал в себе, уже больше не причиняло ему ни боли, ни мук, а скорее воспринималось как предвозвестник некоего нового свершения.

Разве то, что солнце — это солнце, а облака — облака, само по себе не достаточное чудо? Вселенная — вот оно единственное великое чудо. Все имеет свое место. Цветок остается цветком, и в одном этом уже красота, во много раз затмевающая роскошь свечей и церковной латыни. Вино остается вином, и хлеб остается хлебом. Все вещи, как они есть, величественны, и каждая на своем месте. Их взаимосвязь могуча и возвышенна. Но смертные всегда пытаются нарушить их сочленение: они только разрывают связки и сваливают звенья в кучу. Своими беспомощными созидательными попытками они пытаются усовершенствовать сотворенное, соперничать с творцом. Но, несмотря ни на что, все неизменно остается в своей первозданной простоте и ясности.