Рембрандт

Титус то и дело спохватывался, что среди работы он начинает думать о Магдалене и что эти мысли его тревожат. Он даже совершил нечто такое, за что впоследствии ему было стыдно, но от чего отказаться он все-таки не мог: он стал наводить справки о Магдалене ван Лоо. Она жила в совершенно другом окружении, в другом мире, порог которого Титус никогда не переступал и который по тому, что ему было известно об этом мире, даже не привлекал его. Ему хотелось знать, как она проводит свои дни. С глубоким изумлением проведал он о том, что за последние месяцы она заметно уединилась, заранее отвергла всевозможные попытки сватовства и отклонила все приглашения. Можно было подумать, что она устала от праздной жизни, от блистанья в свете, от шума. Так ли это? Титус опасался, что это только очередная блажь и что интерес к жизни бедных родственников — еще одна из ее мимолетных причуд. А может быть, она искрение нахваливала Хендрикье, от души баловала крошку Корнелию и в самом деле восхищалась гением его отца, о чем неустанно твердила?

Титус стоял у окна и смотрел вверх, в майское небо. В этот день солнце и дождь сменяли друг друга. Облака мчались по небу, и гигантские тени, словно черные птицы, проносились над крышами домов. Свет и мрак заполняли комнату своей игрой.

Покачивая головой, Титус сошел в лавку. Привел в порядок свое хозяйство. Но покоя не было. Захлопнув торговые книги, он отбросил в сторону перо. Его не переставали преследовать румяные, плотно сомкнутые губы кузины, ее строгие светлые глаза, их почти жестокий, пронзительный взгляд, за обманчивую суровость которого ему не удается проникнуть. Титус вышел из дому и долго бродил по городу. Пестрая уличная сутолока утомила его. Он зашел в «Герб Франции». Среди молодых художников он несколько рассеялся: они пели песни, и один из них рассказывал о своей поездке по Италии. Звенели кружки и бокалы. К ужину он снова был дома. Сидя со всеми за столом, Титус ел молча и неторопливо. Потом пошел к себе, взял в руки какую-то книгу путешествий и попытался читать. Но читать так и не смог. Тогда он поднялся в мастерскую. Отец уже улегся. Аарт де Гельдер углубился в папку с анатомическими рисунками. Титус пробовал заговорить с ним, но беседа как-то не клеилась. Пожелав ученику доброй ночи, он отправился спать.

Он беспокойно метался на постели. Теплые, тяжелые одеяла стесняли его. Открыв окно, он выглянул наружу. Из водостока доносилось звонкое журчание воды. Белесая ночь была влажной и теплой. Дул западный ветер. Он нес в себе томящие ароматы ранней весны и такие же томящие обещания…

Титус не думал уже о Магдалене. Он устал, хотя и не замечал этого. О чем пела жизнь? О тревоге, муках, покое, дожде, о сладостных, животворящих весенних ночах…

Он снова лег в постель и теперь уж заснул и спал долго, без сновидений.

Книга третья

I

Весенние ароматы в изобилии наплывали на город. Небо, сверкающее и точно вспененное, стояло в своем предзакатно зеленом и голубом великолепии, будто морской берег, усеянный ракушками и изумрудно-зелеными водорослями. Быстро несущиеся, осиянные заходящим солнцем облака таяли в прозрачном воздухе. Титус дышал вольно и умиротворенно. Почувствовав на себе возрождение жизни, он решил съездить в Ватерланд к бабушке, которая все еще обреталась на том самом хуторе, где он ребенком гостил у нее вместе с Рембрандтом и провел такое чудесное лето. Бабушка, совсем уж, по-видимому, дряхлая старушка, все еще бодрилась. Титус знал об этом по рассказам Хендрикье.

На судне было мало пассажиров. Титус уселся в носовой части, на палубе. В городе ветер еще не давал себя знать. Здесь же он был прохладен, как морской бриз. Но, сидя спиной к солнцу, можно было чувствовать себя в тепле и покое. Деревянные части палубы уже успели прогреться.

Поля, мимо которых плыло судно, еще стояли голые. Темным ковром распростерлась земля, напоенная благодатными голландскими дождями. Нежно-зеленые луга залегли до самого горизонта. Вдоль берегов ольха, ива и тополь приветливо шелестели молодой листвой. Вдали повисли облачка испарений; в бледном мареве маячили птицы — вороны и пигалицы. Цапли парили над густо заросшими болотами; время от времени, сложив белые крылья, какая-нибудь камнем падала вниз и вновь взлетала с трепещущей и поблескивавшей на солнце добычей в клюве.

По заливным лугам в поисках птичьих яиц бродили люди с длинными шестами. Их уменьшенные расстоянием фигуры проворно склонялись над зелеными заводями. Были здесь и дети. Звонкие детские голоса доносились на палубу.