Рембрандт

Над Ватерландом вставало большеглазое, но не знойное летнее солнце; по ночам луна дремала на ложе из перистых облаков. Иной раз небо хмурилось и на нем собирались мощные грозовые тучи. Тогда светлый зеленый ландшафт становился неправдоподобно синим, коровы испуганно жались друг к другу и море бурлило, предвещая грозу. Прекрасной и прочной была жизнь под этим небом с его неугомонными ветрами. Титус неизменно сопровождал Сваммердама в его удивительных экскурсиях. В те дни, когда молодой ученый по-настоящему принимался за какую-нибудь исследовательскую работу, он становился раздражителен и неприятен. Ему, по-видимому, доставляло удовольствие разыгрывать из себя профессора, но Титус относился к этому добродушно и только посмеивался про себя. В таких случаях голос Сваммердама делался хриплым, команда звучала резко и лаконично, он грубо отчитывал Титуса, если тот недостаточно ловко справлялся со своими обязанностями помощника. Иногда им приходилось залезать по колено в воду; после этого они ложились на солнцепеке, закусывали и сушили свою одежду. Титус с радостью и восторгом убеждался в остроте исследовательского глаза своего ученого приятеля. Сваммердам замечал на расстоянии и невооруженным глазом то, что Титус способен был разглядеть только под лупой. Там, где едва ворсилось какое-то чуть заметное пятнышко, которое Титус готов был принять за синий бутончик, Сваммердам, осторожно подставив сачок, выуживал жука. Жужжание в тростнике, которое Титус принимал за гудение ветра, наводило Сваммердама на след удивительнейших стрекоз и водяных вшей. В бабушкином старом сарайчике, наполовину сгнившем и развалившемся, он обнаружил новую разновидность древесных червей и черных жучков, на обработку которых пришлось затратить целых два дня. Титус охотно помогал ему. Он понимал, что грубоватые манеры его беспокойного друга — это чисто внешнее. Но стоило им вернуться домой (а Титусу подолгу приходилось уговаривать своего приятеля прекратить изыскания: тот постоянно рвался все дальше и дальше), как они начинали оживленно и мирно беседовать, главным образом по поводу сделанных находок. И тогда Титусу становилось ясно, что его друг даже и не представлял себе, как резок и груб он бывает во время работы.

Ян Сваммердам был правоверным протестантом. Он цитировал Безу и Кальвина и в ответ на каждое возражение обрушивал на Титуса поток схоластического бреда. При всех исследованиях и манипуляциях над трупиками его несчастных жертв восторг перед всемогуществом божьим каждый раз выливался в настоящий гимн творцу. Титусу доставляло удовольствие подтрунивать над ним.

— Послушаешь тебя, так можно подумать, что даже в строении вши ты видишь перст божий! — смеясь, сказал Титус.

Ян Сваммердам сделал серьезное лицо и наморщил лоб.

— Перст божий в строении вши? — повторял он как бы про себя. — Да, я вижу его. Ладно, я запомню твои слова.

Титус захохотал еще громче. Ему и не мерещилось, что Ян Сваммердам сдержит свое слово и много лет спустя использует его мысль в качестве заголовка к одной из своих полемических статей.

Бабушке совершенно непонятны были ни сам этот высокий, худощавый естествоиспытатель, ни его взгляды. Она спокон веку знала, что мухи, жуки и пауки — порождение дьявола и подлежат уничтожению. А тут вдруг какой-то долговязый чудак копается со всякой нечистью, целыми часами возится со своими лупами на захваченном у нее столе да еще восхваляет господа за этих поганых тварей! Сначала она даже побаивалась: а не занимается ли он черной магией? Но Титус ее высмеял, и она успокоилась, убедившись, наконец, что друг ее внука — вполне правоверный и добропорядочный христианин: отец-то у него, оказывается, даже церковный староста! Но окончательно Сваммердам покорил ее тем, что обычно прочитывал за столом какую-нибудь главу из священного писания, и читал хорошо, благолепно, с расстановкой, совсем как священники, которых ей иногда удавалось послушать, пока подагра не приковала ее к дому. Когда доходило до изречений, которые она знала на память, она кивала в такт головой, а иной раз незаметно засыпала. Зато когда он читал молитвы, она благоговейно повторяла за ним слова. Сваммердам, по ее мнению, знал очень хорошие молитвы, которые, как ей казалось, страдали только одним недостатком — были слишком коротки, хотя Титус считал, что они вдвое длиннее, чем следует.

Дочерна загорелые и поздоровевшие, вернулись Титус и Сваммердам летом в город. Естествоиспытатель привез с собой целую сокровищницу выловленных им редчайших экземпляров насекомых. Через несколько месяцев он собирался в Лейден поучиться у Хорне, Димербрука и Сильвиуса. Об его предстоящем отъезде они говорили редко. Обоих угнетало сознание, что вот не успели они вновь обрести друг друга, а уж приходится расставаться. Как-то раз, когда Титус заговорил на эту тему, Сваммердам успокоил его:

— Но ведь это ненадолго. Я скоро вернусь в Амстердам.

Титус молча кивнул, но его страшило предстоящее зимнее одиночество.