Репортаж без микрофона

Пропускной режим в общаге (олимпийский объект, как-никак!) был не такой строгий, как сегодня на олимпиадах, время было еще не сильно террористическое. Однако все равно без олимпийской аккредитации со спецнаклейкой, подтверждавшей, что ты живешь именно в этом общежитии, пройти внутрь было нельзя. На проходной твои документы проверяли вежливые молодые люди, чья профпринадлежность не вызывала ни у кого сомнения. Одеты они были все как один во фланелевые костюмы почему-то небесно-голубого цвета. Недалеко от входа виднелась дверь с суровой табличкой «Штаб», а по специальной асфальтовой дорожке, проложенной вокруг здания прямо по газону, круглые сутки попарно прогуливались милиционеры. В общем, безопасность чувствовалась. Забыл добавить, что в общаге был введен абсолютный сухой закон.

…Как все мои коллеги, которые должны были работать на Играх, приехал я недели за две до начала: мы репетировали, готовились, делали какие-то съемки для теленовостей из разряда «Москва ждет Олимпиаду». Но не все же время работать! Вечерами собирались «посидеть». Было бы крайне нечестным с моей стороны уверять, что во время посиделок мы строго блюли сухой закон. Представьте себе грузина, его соблюдающего: нонсенс!

Добавлю, что по маме и бабушке я на четверть грузин, так что для парней из команды режиссера Асатиани был почти свой. А парни, между прочим, каждый привезли с собой в Москву по здоровой коробке с бутылками чачи. Понятия не имею, как им удалось в Тбилиси пронести коробки на борт самолета (с этим было строго уже в те времена), но факт есть факт: доставили в Москву и, что не менее удивительно, пронесли в нашу общагу, изнемогавшую под игом сухого закона.

В общем, «сидели» мы каждый вечер.

И вот в один из таких вечеров нас почтил своим присутствием сам Константин Иванович Махарадзе. Ему, видите ли, тоже выделили комнату в общаге, как сотруднику регионального телевидения. С учетом статуса и звания народного артиста – одноместную. Представляю, с каким лицом Котэ, человек, весьма знавший себе цену, входил в нее. Жить там он, конечно, не собирался, благо в Москве не имел вопроса, где остановиться – хотя бы в гостинице постоянного представительства Грузии – но не навестить коллег-телевизионщиков, так сказать, рабочий люд, он не мог.

Сидели большой компанией с Котэ во главе, непринужденно общались, травили байки. Мне шел двадцать четвертый год, и в присутствии старших товарищей, тем более самого Махарадзе, я больше помалкивал. Вдруг в самый разгар веселья в номер, где оно шло, без стука открылась дверь, и вошли милиционеры в сопровождении тех самых ребят в небесно-голубом. Настроены они были по-боевому. Как выяснилось, кто-то из наших выбросил в окно пустую бутылку, и та упала с девятого этажа аккурат под ноги бродивших вокруг общаги патрульных.

Это было очень серьезно. И за меньшие грехи выгоняли с Олимпиады без всякого снисхождения. За пару дней до наших посиделок одного ленинградского телеоператора застукали на входе в общагу пьяным, тут же отправили домой, уволили с ТВ, и в профессию он больше не вернулся. А тут – пьянка в охраняемом объекте, да еще какая! Стол ломится от бутылок, некоторые из которых потом летят почти на голову стражам порядка! Мы поняли, что дело плохо. Совсем плохо. Но тут навстречу гостям в форме и штатском поднялся Махарадзе и что-то такое им начал рассказывать. Он не рвал на себе рубаху, не ругался с ними, не пугал связями, не грозил авторитетом, а просто сказал что-то вроде: мол, дорогой, упала бутылка из-под лимонада, случайно вышло, уронили, кто уронил, не знаю, может, я уронил, совсем случайно, больше не повторится, давайте не будем волноваться и т. д. Волшебный, узнаваемый, известный всей стране тембр произвел на вошедших ошеломляющее впечатление. Его, разумеется, узнали, пришедшие расплылись в улыбках, слово за слово, в общем, никто не пострадал. Обошлось. Он всех нас спас, чего уж там.

Вот так я впервые увидел вблизи Константина Ивановича Махарадзе и ощутил магическую силу влияния его имени и голоса на население страны, в том числе на сотрудников милиции и госбезопасности.

Махарадзе был одной из самых ярких фигур советского спортивного ТВ в семидесятые-восьмидесятые годы. Всем он запомнился в первую очередь как футбольный комментатор, хотя, скажем, баскетбол знал лучше, очень глубоко в нем разбирался. Но футбол – это футбол. Из всех игровых видов спорта он был у нас самым слабым и все равно оставался «спортом номер один», так что приносил больше всего славы. В футболе Котэ не был самым большим знатоком, в репортажах он не слишком глубоко погружался в тактические схемы, но публика просто не придавала этому значения. Котэ брал ее другим способом. Его смотрели и слушали потому, что он, как сказали бы сейчас, делал шоу, и делал его невероятно артистично. Это был моноспектакль. Его очень любили за немного театральную, но такую теплую южную манеру. Он мог говорить по-русски без всякого грузинского акцента, но намеренно чуть-чуть подпускал его в свою речь, зная, что так будет лучше, теплее, обаятельнее.