Репортаж без микрофона

…Последний раз я видел Котэ на презентации его книги в посольстве Грузии в Москве в 2001, если не ошибаюсь, году. Он уже не очень хорошо себя чувствовал, но был по-прежнему роскошно обаятелен и царственен. Жена Софико Чиаурели, легендарная актриса, сопровождала его. Котэ подарил мне книгу и сказал с этим своим невероятно теплым, к сожалению, не передаваемым на письме акцентом: «Я очень рад, что сын моего друга так замечательно работает в нашей профессии. Я слышал твои репортажи. Очень прилично». В этот миг я вспомнил своего отца. У него тоже слова «очень прилично» были выражением похвалы.

На похороны Котэ Махарадзе я не попал. Был за границей в командировке и, только вернувшись, узнал, что его больше нет…

Александр Нилин

Батоно Котэ

Батоно Котэ – крупнейшая из фигур, обращенных к футболу для комментария или, лучше сказать, радиотелеисполнения этой большой игры.

Не вкладываю в произнесенное мною сейчас ни грамма преувеличения, подобающего скорбной высоте момента. В противном случае легче легкого было бы вообразить живое неудовольствие этого воспитаннейшего человека: он наверняка бы воспротивился некорректности выделения себя из ряда чтимых им коллег-журналистов.

Но и нелепо говорить про блистательного Махарадзе: один из…

Он просто – один. И за ним его родина, на которой как нигде налицо культ личности в футболе, а не только культ футбола.

Мне, однако, приходилось слышать, что и в Грузии отнюдь не сразу пришли в восторг от того, что молодой, подающий огромные надежды артист из знаменитого театра конферирует спортивное зрелище. Кто-то из великих стариков – чуть ли не Акакий Хораву – заметил, что в России ни Качалов, ни Москвин хлеб у Синявского не отбивали.

Мысль о том, что талантливый человек талантлив во всем, утешает лишь дилетантов. Совмещение профессий не всегда подвластно закону сообщающихся сосудов. Вернее, совмещение бывает не обязательно на пользу.

В комментаторстве актер желателен, но кем доказано, что навыки спортивного комментатора хоть чем-нибудь помогают работе на сценических подмостках? Возможно, неискушенную публику могли и позабавить нотки футбольного репортажа в монологах Уриеля Акосты. Но какой зритель-театрал на подобное согласится, и какой серьезный режиссер, при всей жажде «пиара», поступится репутацией, эксплуатируя в трагедии популярность, принесенную исполнителю главной роли футболом? Тем более что футбольная аудитория чаще, чем нам хотелось бы, бывает равнодушной к иным, чем на поле, трагедиям. А тонким ценителям-эстетам нередко, что тоже досадно, чужд шум трибун, реагирующих на темы в общем-то вечные, но и далекие от классических образцов.

Обреченный на популярность, даруемую футболом, Константин Иванович смолоду многим рисковал. Мне кажется, поменяй он одно на другое в той или иной последовательности, истинного счастья не испытал бы. А прожитая им жизнь убеждает нас в том, что это жизнь человека одновременно замечательного и счастливого – редчайшее сочетание и для первых, и особенно для вторых.

До этого грузина никто так великолепно не говорил по-русски в микрофон о футболе. Акцент же Махарадзе мною всегда воспринимался неким подобием формы тбилисского «Динамо». Я никогда не болел конкретно за динамовцев – мои московские симпатии определились прежде, чем я увидел команду Бориса Пайчадзе. Но грузинский футбол с первой встречи остается моей слабостью. В имперской игре именно южное направление вело к фейерверкам, без которых бесцветно, а то и безвкусно зрелище, целиком доверенное гладиаторам. Российская публика – говорю сейчас о России, но держу в уме, что народный артист Грузии был всесоюзным (хорошо вдруг к случаю прозвучало позабытое советское слово) любимцем, – воспринимала Котэ Махарадзе в эфире как явление, абсолютно родственное явлению на поле Пайчадзе, Гогоберидзе, Месхи, Метревели, Хурцилавы, Кипиани, Дараселии.

Батоно Котэ в репортажах, собственно, и не скрывал, из какого футбола он родом, но здесь, по-моему, и нет необходимости в зазоре между патриотизмом и эстетическими воззрениями.