Реши это

Повесив трубку, он обратил на меня свой ставший уже привычным смертельный взгляд. Возможно, я ухмыльнулся чуть больше, чем нужно, но он понял, что меня не проведешь. Со мной нельзя было шутить. И дело не в том, что никто меня не знал, а в том, что это было именно так. Я не смогу быть эффективным специалистом, если мое лицо будет повсюду.

Следующим в его арсенале трюков всегда был прием соблазнения, и я не удивился, что он не стал пробовать его на мне. Легко заметить, что он даже не смог завести меня; его крайнее отвращение было нетрудно не заметить. Я был не тем, что его привлекало, - слишком мерзкий и отвратительный, чтобы даже пытаться соблазнить. Чувство, или его отсутствие, было абсолютно взаимным.

Ник Мэдисон, без сомнения, был симпатичным, но я не мог себе представить, как кто-то мог смотреть сквозь задумчивого, ноющего, надувающего губы, топающего ногами и хнычущего ребенка на то, что скрывалось за ним. Там не было никакой сути. Никто в здравом уме не захотел бы лечь в постель с избалованным сопляком, выдающим себя за взрослого, и уж точно не я. Меня возбуждали мужчины, а не мальчишки, которые даже не знают, кто они такие.

Поскольку я был там, в его доме, перед его лицом, под ногами, как кран, который он не мог заставить перестать капать, он в конце концов сдался. И хотя он ясно дал понять, что надеется, что я стану жертвой какого-нибудь случайного серийного убийцы, не только мертвым, но и, если можно надеяться, расчлененным - его язык был определенно красочным, - он перестал вести со мной открытую войну. Яростная враждебность осталась, но громкость, к счастью, была снижена до уровня кипящей ненависти.

Он отказался бегать со мной; вместо этого он плавал, поднимал тяжести, правильно питался и пил галлоны воды. Он в точности следовал режиму упражнений, который назначил ему новый тренер Феликс, похожий на какого-то нубийского бога. Он слушал Марисоль, которую обожал, и поэтому поглощал все, что она готовила, и постепенно его вес увеличивался. Появились новые мышцы и рельеф, его тело наполнилось, стало резным и подтянутым, гладким и загорелым от часов, проведенных на открытом воздухе в бассейне и за игрой в теннис в ближайшем загородном клубе, где я договорился о частных занятиях с профессионалом. Он совершал долгие прогулки по Ботаническому саду, они с Кэлли шли бодрым шагом, бок о бок, а я шел сзади. Он ни разу не соизволил заговорить со мной, только с ней. Ко мне он испытывал бесконечную ледяную ненависть, но, по крайней мере, июль, второй месяц нашей совместной жизни, прошел без его криков и швыряния вещей.

Когда я повесил таблички с тремя его платиновыми пластинками, он был раздражен, но позже я увидел, что он стоит и смотрит на них. Я хотел вдохновить его, и, надеюсь, это помогло. Альбомы «Оправдание для того, чтобы ничего не делать», «77 по Фаренгейту» и «Вся эта тишина» я скачал и прослушал, и они оказались гораздо лучше, чем я предполагал. Песни «Кавалерийский синий» о парне, который ждет спасения из камеры смертников, и «На счет три», ода любви к музыке с друзьями, стали двумя моими любимыми. Я, по понятным причинам, держал это при себе, поскольку он почти шипел, как кошка, всякий раз, когда я приближался к нему.

Пару ночей спустя, когда я ложился спать, он остановился в дверях моей комнаты.

– Что? – спросил я, причем мой тон был жестче, чем нужно, но день выдался особенно боевым, и словесный волейбол истощил мое терпение до предела.

– Ничего, не бери в голову, – рявкнул он, проходя мимо.

Я услышал, как захлопнулась его дверь, и, поспорив с собой несколько минут, встал, чтобы поговорить с ним.

Постучав, поскольку мы заключили сделку в июне, и с тех пор я держался подальше от его комнаты, я подождал, пока он скажет мне войти.

Я встал в дверях.

– Прости, что набросился на тебя; это было глупо. Так в чем дело?

Он сидел на своей кровати и выглядел... потерянным.

– Я просто хотел сказать, что ценю то, что ты повесил мои альбомы.

– Не за что.

– Я всегда думал, что выставлять их на всеобщее обозрение - это как петь себе дифирамбы, хвастаться, понимаешь? Я думал, что люди сочтут это дурным тоном.

– Да, но большинство больших звезд вешают свои пластинки на стену, по крайней мере те, кого я видел в журнале Rolling Stone или в специальном выпуске программы Барбары Уолтерс.

Я слегка улыбнулся.

– Было приятно их увидеть.

– Хорошо, – сказал я, улыбаясь ему.

Он вздохнул, прикусив нижнюю губу.

– Что-то еще?

Быстрое прочищение горла.

– Да. Почему ты всегда оставляешь дверь своей спальни открытой? Неужели ты думаешь, что я попытаюсь сбежать посреди ночи?

– Нет, – заверил я его. – Я оставляю ее открытой на случай, если я тебе понадоблюсь, малыш.

Он мгновенно нахмурился.

– На случай чего? Что мне будут сниться плохие сны или еще какая-нибудь хрень?

– Не знаю, может быть.

– Потому что я маленький ребенок, который боится темноты?

– Ну, сейчас ты точно ведешь себя как ребенок, – простонал я, отталкиваясь от дверного косяка, закатывая глаза и закрывая за собой дверь.

Вот тебе и перемирие.

****