Ресницы

Девственниц в этом городе определишь по теням,оные окантованы иначе, чем у другихженщин (учти коррекцию, действующую по днямпасмурным, менструальным – во-первых и во-вторых).Жизнь в этом псевдогороде вышла из берегови затопила поймы смерти, перемешавсроки своей селекции, и легкие стариков

трутся о сизый воздух, который и так шершав.Мать и дитя – две самовсасывающиесяворонки – выходят в город взаимну любовь справлять,бегают по аллеям, мужчину себе ища,и, наконец, ребенок всепоглощает мать.Снег переделан в воду (или – наоборот),плоские, точно в профиль Гоголь, стоят дожди,и, закрывая уши, но открывая рот,

дольше детей и женщин жеманно живут вожди.Знаешь, а бесконечность не бесконечна, какей бы хотелось. Слушай, ты не такой глупец,чтобы не догадаться в ней обнаружить брак:вместить она не умеет мысль, что придет конец.Похоть стоит как хохот. Страсть, отвернув лицо,превозмогая город, делает секс сырым.

Невинный Сатурн не может проникнуть в свое кольцо –поклон фарисею Фрейду и пейсам его седым.Тебе хорошо от страха. Страху легко с тобой…Море стоит за кадром стихотворенья, ноотсвет его на город падает голубой,и город, переливаясь, изображает дноэтого моря. Море высохло за кормойтекста, в седой пустыне город висит – мираж:

папа идет по небу, глупый и молодой,кажется, в мятых брюках, даже сорочка та ж,в которой он испугался жизни. Вокруг него –высшая степень рабства, т.е. свобода, иесли хочу чего-нибудь теперь я, то одного:глазы мои не видят, уши мои глухи.

Из дневника