Ревизия командора Беринга

Дрожащей рукою вытащил из кармана клетчатый платок и промокнул заблестевшие слезами глаза, а потом громко высморкался.

   — Этто ошень хороший поступок, фаше феличестфо! — сказал он.

Слугу, тащившего к лодке мешок с червонцами, встретил на свою беду светлейший князь Меншиков и, когда узнал, что его одиннадцатилетний воспитанник отправляет деньги в подарок сестре, страшно разгневался.

   — Олухи! — вскричал он, топая ногами. — Это же ребёнок ещё! Совсем с ума съехали?!

Неразумного слугу и пособлявших ему солдат генералиссимус наградил синяками, а мешок с деньгами приказал унести к себе.

Этакие ведь деньги! Мыслимо ли ребятишкам ими играть? Куды Андрей Иванович смотрит? Он, светлейший князь, когда, откупаясь от дочерей Екатерины, положили по миллиону каждой дать, и тут сумел сэкономить, стребовал с герцога Голштинского, чтобы каждая из великих княжон ему, Меншикову, по сто тысяч взятки дала, а тут сразу ни с того ни с сего этакие деньги транжирить.

Нет, надобно, надобно поговорить с Остерманом... Куды смотрит, дурак австрийский?!

Выговор Остерману был сделан серьёзный.

И хотя ни единым словом не пожаловался добрейший Андрей Иванович своему воспитаннику, Пётр видел, что обер-гофмейстер смущён и опечален. Правда, причину этой печали он так и не сумел открыть, пока не встретился с сестрой.

Встретившись же, сразу вспомнил про мешок с деньгами и спросил, понравился ли ей подарок...

   — Какой подарок? — удивилась Наталья.

   — Десять тысяч червонцев, которые я твоему высочеству, дура, пожаловал! — рассердился Пётр.

Круглыми стали глаза великой княгини.

   — Ваше величество... — заинтересованно сказала она. — Я не получала от вас никаких денег.

Император приказал позвать слугу и тут же, при сестре, спросил, куда пропали деньги.

Потрогав темнеющий под глазом синяк, слуга объяснил, что деньги отобрал светлейший князь. С трудом далось ему это признание. Видно было, как страшно ему сейчас.

Страшно было и самом императору. И может быть, если бы не было рядом Натальи, если бы не блестели так её округлившиеся глаза, привычное благоразумие и взяло бы верх. Но это происходило при сестре. Она всё видела и внимательно смотрела на брата, ожидая его решения. Волна страха столкнулась в душе мальчика с невозможностью проявить этот страх. Он оцепенел весь. Лицо сделалось белым, сердце учащённо забилось. Он уже не видел ничего, ни сановников в золотых мундирах, ни округлившихся Натальиных глаз.

   — Князя! — закричал одиннадцатилетний император. — Князя ко мне призвать!!!

И затопал ногами, заходясь в крике.

Случившийся рядом Остерман бросился к нему.

   — Фаше феличестфо! Фаше феличестфо! — бормотал он, пытаясь успокоить мальчика. Но Пётр с недетскою силой оттолкнул Остермана, и тот едва не упал. А император уже ничего не понимал, кроме того, что если задумается хотя бы на мгновение, то всё нарастающий и нарастающий ужас парализует волю, и он уже никогда не сможет оправиться от этого страха.

Когда появился вызванный Меншиков, силы императора были на исходе. Ненавистью обожгло лицо, и Пётр не сумел скрыть этого.

   — Как вы смели, князь, не допустить придворного исполнить моё приказание?! — тонко выкрикнул он.

Глаза их встретились. Глаза ребёнка и глаза пятидесятичетырёхлетнего генералиссимуса. И император заметил в этих глазах страх. Впрочем, если это и было так, то только тень страха. Промелькнула и исчезла. Тут же глаза Меншикова сделались холодными и жёсткими.

   — Ваше величество... — спокойно сказал он. — У нас в казне большой недостаток денег. Я сегодня намеревался представить вам доклад о том, как употребить эти деньги, но, если вашему величеству угодно, я прикажу воротить эти десять тысяч червонцев и даже из собственной казны дам миллион...

Одиннадцатилетний император не выдержал, опустил глаза. Он не мог сопротивляться этому страшному человеку.

   — Я — император! — почти прошептал он. — Не забывайте этого, князь!

И, не дожидаясь возражений Меншикова, торопливо вышел из залы.

Нет, не привиделся одиннадцатилетнему Петру страх в глазах Меншикова. Когда Меншиков вошёл в дворцовую залу и увидел побелевшее лицо мальчика, ему действительно стало страшно. На мгновение показалось, что он видит того, первого императора. Ощущение было мгновенным и острым. Тут же Меншиков взял себя в руки и заговорил, как и положено говорить пожилому человеку с мальчиком, но страх никуда не исчез... Это был и не страх уже, а отчаяние. Ясно и отчётливо понял светлейший князь, что ничего не получится из столь славно задуманного плана. Всё было рассчитано верно, но в безукоризненные расчёты вмешивалась злая, не поддающаяся никакому расчёту сила, и управлять ею невозможно.

Словно огромная тяжесть опустилась на плечи Меншикова. С трудом добрел до своих покоев и здесь, повалившись в кресло, совсем сник. Только сейчас и ощутил он, как устал за последние годы, как иззяб на сырых петербургских ветрах...

Утром Меншиков не смог подняться с постели.

Заболел...