Революции 1917 года в России как серия заговоров

«Вся цель и идеал славянства состоит в том, чтобы слиться во что бы то ни стало воедино; слиться в один народ, возыметь один язык, одну азбуку», писал Василий Кельсиев в путевых заметках на страницах «Голоса», называя задачу общеславянского союза «первоочередной политической целью». В том же контекст неожиданно вплетается вроде бы совсем иная тема – о взаимоотношениях евреев и славян.

Именно Кельсиев под псевдонимом «Вадим» был автором перевод Пятикнижия на русский язык, изданного в Лондоне в 1860 году, упреждая выход в свет готовившейся тогда синодальной редакции. Смысл этой миссии вполне поняли в «Русском вестнике», ознакомившись с текстом: «Цель г. Кельсиева, которую он поставил себе при издании перевода Библии, состояла в том, чтобы чтимое сотнями миллионов людей за неприкосновенную святыню слово Божие низвести на степень лёгкого и занимательного чтения». В предисловии Кельсиева пояснялось, что говорилось, что произведенное в переводе «исправление» имен собственных на иудейское написание (Моисей – Моше, Вифлеем – Бет-Лахм), а самого текста – на разговорный язык было предназначено не только для «модернизации» языка богослужения, но и для «прений и изучения еврейского языка».

Примечательно, что в 1867 году панславизмом увлекается и Бакунин. Его участие в Славянском съезде в Москве столь же изумляет марксистов, как и строки из его «Воззвания к российскому дворянству»: «Какие привилегии мы получили за то, что в продолжение половины XIX столетия мы были опорою столько раз шатавшегося в самом основании престола? Чем пожалованы мы за то, что спасли государство от раздробления и потушили в Польше пламя пожара? Что же получили мы за все это? За все эти неоценимые заслуги мы лишены всего, что у нас было…»

Внезапный переход от беспредельного анархизма к столь же беспредельной лести патриотам-романтикам является, впрочем, лишь предисловием к призыву к обманувшимся в ожиданиях дворянам: «Мы смело бросаем нашу перчатку в лицо деспота, немецкого

князька Александра II Салтыкова-Романова и вызываем его на благородный рыцарский бой, который завяжется в 1870 г. между потомками Рюрика (sic) и партией Российского независимого дворянства».

Бакунин предвосхищает возникновение дворянской «оппозиции справа» – по существу, прокладывает тот вектор, который будет выбивать почву из-под ног Николая II спустя почти 40 лет. И это тот самый Бакунин, который всего четырьмя годами ранее в Стокгольме, то есть прямо по месту рождения отвергаемого теперь «поработителя славян» Рюрика, сочинял устав Международного тайного общества освобождения человечества», вместе с «Проектом организации семьи скандинавских братьев»!

Дальше – больше. В 1873 году анархист и «бросатель перчаток» рассуждает уже в совершенно великодержавном ключе: «Германия оказалась хозяйкой Балтийского моря… Уничтожено великое политическое творение Петра, а с ним вместе самое могущество всероссийского государства, если в вознаграждение утраты вольного морского пути на севере не откроется для него новый путь на юге… Уступив Пруссии преобладание на Балтийском море, Россия… должна завоевать и установить свое могущество на Черном море. Но для того, чтобы владычество ее на Черном море было действительно и полезно, она должна овладеть Константинополем».

Как можно квалифицировать эту мимикрию, происходящую с высокообразованными бунтарями, которых Лондон связывает между собой больше, чем что-либо иное? Как переворот во взглядах – или как смену идеологического задания?

Как объяснить то обстоятельство, что это заигрывание одновременно с радикальными левыми и правыми кругами, замыкающимися догматом «самого себя управления» (хоть крестьянского, хоть дворянского), расцветает пышным цветом именно тогда, когда император извне представляется если не слабой, то уязвимой фигурой?

Каким термином, кроме культурной войны, можно охарактеризовать целенаправленную манипуляцию религиозными убеждениями на «чувствительных территориях» Северо-Запада и Юга, одновременно с вмешательством в обрядовую сторону доминирующей религии, и одновременно с двойной игрой на националистических стереотипах, подогревающей одновременно панславянские идеалы и общественную активизацию еврейского этноса?

Л. Ларуш определял эту тактику термином «право-левая игра», обращая внимание на применение Лондоном этого стереотипа к самым разным обществам – от европейских империй до Третьего мира (на примерах Кении и Руанды).