Революция 1917 года глазами современников. Том 3 (Октябрь 1917 г. - январь 1918 г.)

- Да, что вы говорите! У нас почти все офицеры из запаса. Вот говорите -жалованье. Да, я земский статистик, сколько бы я теперь на воле получал? Барышня, которая бывало до войны тридцать рублей получала, теперь получает двести, двести сорок. Так разве я не получал бы в два раза больше, чем получаю при своих трех звездочках? И еще свое дело делал бы, а не глупел бы тут в землянке.

- Ну, не скажите. Вон завчера записывали, кто из офицерей желает после войны на службе остаться, так, небось, сколько записалось!

- А сколько? Шесть человек записалось на весь полк, да и то почти все произведенные из солдат.

- Нет, офицерам все легче, оттого они и не хотят кончать войну. Не то что солдат. Вот три года провел я в окопе. Ночью в секрете лежишь или у окопа стоишь - глаз не сомкнешь. Все, как заяц, головой ворочаешь и слушаешь, где немец. Одежа плохая. Холод. Терпишь, терпишь, все думаешь, Господи, когда же конец!

- И что ты врешь? - запальчиво вмешивается вдруг повар, мирно чистивший картошку. - Где это ты три года в окопе сидел. Сначала вестовым был, потом сюда взяли, и всего-то ты полтора месяца пробыл в окопе

- Да, я разве говорю, что я? - сразу сдается рассказчик, который хотел прихвастнуть перед приезжим, да вот не дали. - Я про тех говорю, которые по три года пробыли.

- Так ты про них и говори.

Разговор на этом прерывается. Мне пора в соседний полк на лекцию, и я ухожу.

По дороге я мысленно вспоминаю все виденное и слышанное и невольно провожу параллели с прошлым. Солдат стал не тот. Держит себя свободно. Говорит, что думает. Не таит робко своих мыслей и не заворачивает их, как бывало прежде, в целое облако двусмысленных и непонятных фраз и словечек. Обращаясь к офицеру, говорит: «господин поручик», но в этом обращении нет и тени былой приниженности. И еще отметил я, как и после неоднократно приходилось наблюдать, прямую враждебность к офицеру, просто как к офицеру. Люди живут в одной землянке, все свое время проводят вместе и, видимо, даже сжились, но старая враждебность не погасла. Она глубоко укоренилась в тайниках солдатской души, и немного нужно, чтобы вызвать ее оттуда.

В соседнем полку лекцию пришлось читать на открытом воздухе. Было градус-два тепла. Дул сильный порывистый ветер. Тесно сбившись в кружок, под защитой невысокой землянки, и ежась под ударами холодного ветра, стояла толпа человек в двести и внимательно слушала, что я им говорил об Учредительном Собрании. Понимали, проникались важностью сказанного и терпеливо дожидались конца лекции.

Аплодировали, и по лицам было видно, что лекция понравилась. После окончания я сделал важную ошибку, скорее неосторожность, которая заставила меня пережить впоследствии несколько неприятных минут и, быть может, уничтожила плоды моей лекции.

Дело в том, что на лекцию пришли командир полка и несколько офицеров. После окончания ее, командир полка предложил мне зайти к нему напиться чаю. Мне было неловко отказаться. Просто не было предлога. Да и чаю горячего, после часового стояния на холодном ветру, порядком захотелось.

Я принял приглашение, совсем упустив из виду, что солдатская масса не поймет, что мне было неловко отказаться, а просто сделает вывод - пошел с офицерами, значит, не наш.

В этом мне пришлось убедиться в тот же вечер.

Этот день вообще был не из самых удачных. В третьем полку дивизии лекция была назначена в два часа дня. Я созвонился по телефону с полковым комитетом и получил категорическое заверение, что в два часа дня можно будет устроить собрание.

В надежде, что все сбудется, как было условлено, я выпросил в Л-ском полку верховую лошадь с ординарцем и поехал на вторую лекцию верхом. Погода решительно испортилась. Ветер обратился в настоящую бурю, валившую в лесу деревья. Часто проходили шквалики с дождем. Все-таки я терпеливо тащился восемь верст с горки на горку, подгоняемый мыслью, что Учредительное Собрание бывает один раз в триста лет и ради него стоит постараться. Вообразите же себе мою злость, когда по прибытии на место оказалось, что в полку идет смена и нельзя устроить собрание ни в этот день, ни в следующий.

- Что же, говорю, полковой-то комитет ваш думал?

- Да он у нас такой. Сами ничего не знают.

С горя поехал еще на две версты дальше к полковому врачу - председателю партийного комитета.

Полковой врач жил не в землянке, а в хорошем бревенчатом доме в лесу. Подъехав к этому самому дому, я обратился к стоявшим около него солдатам с просьбой указать, где живет доктор. Ни один из них меня ответом не удостоил. Положение становилось затруднительным, но из него меня выручил какой-то человек в офицерской фуражке и брезентовом пальто, сидевший на крыше и с ожесточением прибивавший гвоздями отставший кое-где толь.

- Вам доктора? В этом доме, направо.

Доктор оказался молодым человеком типично интеллигентного вида. С черной бородой а la Надсон, бледным лицом и скучающими глазами.