Рядовой Рекс

Что тут началось! Вагон-то был женский, поэтому вместо бодрого «ура» то тут, то там послышались всхлипы. Потом они перешли в громкий плач, который подхватили даже тяжелораненые. Профессор счел за благо ретироваться в мужской вагон.

Не отставала от своих соседок и Маша. В душе все пело, ее захлестывала радость, а из глаз почему-то лились слезы. К ней подсела прискакавшая на одной ноге девушка из соседнего купе.

– Все, девчонки! Все! Теперь будем жить! – сияла она.

– Будем! – подхватила блондинка с верхней полки, возбужденно размахивая культей оторванной руки. – Так будем жить, что всем чертям тошно станет!

– Не тошно, а завидно.

– Тошно от зависти! – рубанула культей блондинка.

– Я себе платье куплю. Батистовое, – робко заметила худышка с перебинтованной крест-накрест грудью. – И – на танцы!

– Точно, на танцы! – неожиданно для себя подхватила Маша.

– На танцы?! С твоим-то пузом?! Ну, ты, Машка, даешь! – захохотала девушка с костылями. – Кто тебя пригласит? У меня и то шансов больше. А что, сделаю хорошенький протезик, заявлюсь на танцплощадку, дождусь, когда объявят дамское танго, и приглашу самого кудрявенького, – чуть побледнев, продолжала она. – Я кудрявеньких люблю. Пусть только откажет!

– Тебе? Да кто тебе откажет?! – выкрикнула Маша.

– Главное – ты не отказывай, – хохотнула блондинка сверху. – Всегда будь готова! И по первому требованию отстегивай протезик.

– Лишь бы требовали. А за мной дело не станет! – задорно закончила хозяйка костылей.

Девчата развеселились, посыпались солоноватые шуточки, кто-то запел… Так и вкатил санитарный поезд под своды Курского вокзала. Встречавшие его по долгу службы люди в белых халатах были немало удивлены, видя неподдельное веселье и радость на лицах изувеченных войной женщин.

Маше вдруг стало грустно. Она вспомнила, что Москва – родной город Виктора, здесь живет его мать, и неплохо бы ее разыскать…

«Стоп! – неожиданно по-громовски оборвала она себя. – Во-первых, я не знаю адреса. А во-вторых, кто я ей такая? “Мало ли вас, – скажет, – пэпэже! Если каждая начнет приносить в подоле внуков, что мне, старой, с ними делать?”»

И снова Маша сказала себе: «Стоп! С чего это я взяла, что она скажет именно так? – думала она. – Насчет подола – это не ее, а мои слова. А откуда они взялись?»

Маша подумала и поняла – все от страха.

«Так-то вот, – говорила она себе. – Не боялась ни “тигров”, ни “пантер”, а незнакомой старушки испугалась. А чего, собственно, бояться? Что я такого сделала? Полюбила ее сына. Что ж тут плохого? Ах да, – поморщилась Маша, – не побывала с ним в загсе. Ну и что?! – храбрилась она. – Разве дело в печатях? И в печатях! – противно зудело в мозгу. – Увы, и в печатях. В самом деле, кто я такая? Разведенка! Беременная покалеченная разведенка. Хорошо, если сохранят ногу. А если ампутация? А если пострадал ребенок? А если он родится ненормальным? А если…»

От этих бесчисленных «если» Маше стало так тошно, что она разрыдалась. В госпитальной палате, где она к этому времени находилась, лежало еще шесть раненых девушек. Они сюда попали гораздо раньше, операции были позади, и теперь они лежали с сухими остановившимися глазами, стараясь не думать, что с ними будет, когда их выпишут из госпиталя. Плакать они разучились, да и слез уже не осталось. А сколько подушек сменили нянечки, когда девушки сюда только-только попали, когда еще были полны надежд: вдруг глаза будут видеть, вдруг нога приживется, а рука вдруг отрастет. Теперь все надежды рухнули. Надо привыкать к новой жизни. К жизни? Да кому она нужна, такая жизнь! Ясно же, ни семьи не будет, ни детей. А что может быть для женщины страшнее!

Новенькая этого еще не понимает: ревет, как белуга, печалится, что не сможет ходить на танцы. Дуреха! Она же всех счастливее – у нее будет ребенок. Она его родит. В муках, но родит – и нет ничего слаще этих мук! Она его выкормит. Господи, чего бы они ни отдали, чтобы ощутить налитую молоком грудь, чтобы почувствовать на соске детские губы! А потом он начнет ползать, ходить… А его смех! Какое это несказанное счастье – услышать беззаботно-заразительный смех своего ребенка!

Нет, определенно, эта Машка – набитая дура. Впереди у нее столько счастья, а она опять ревет. Ходячие сползали с кроватей, ковыляли к ее постели, ругали распоследними словами, подсовывали что-нибудь вкусненькое. Маша заливалась пуще прежнего, а соседки ворчливо замечали, что гостинцы не ей, а ребенку, чтобы не родился таким же доходягой и нытиком, как дуреха-мать.

Об отце деликатно помалкивали. Все были фронтовички и прекрасно понимали, что это – запрещенная тема. Но однажды Маша, сама того не ожидая, кряхтя и охая, приподнялась в постели, подложила под спину подушку, уселась на кровати и… попросила зеркало. Все так и ахнули. А потом заулыбались.

– Ну, все! Будет жить.

– Отпустило бабоньку.

– А ведь есть примета: если женщина на сносях смотрится в зеркало, значит, родит девочку.

– Да ты что?! Не знала… А что, может, и верная примета. Куда женщине без зеркала?

– Сама-то кого хочешь?

– Заказывали парня, – густо покраснела Маша.