Риф

«Склад сапог у сербов там, что ли?» — сказал презрительно Честар, когда они уходили и солдаты как завороженные оборачивались на этот странный непрекращающийся дым. Все они помнили о том, что сербский пулемет ударил с церкви как раз тогда, когда пламя уже разгорелось. А потом, когда сербы все же ушли — в третий раз, — Честар выстроил их всех — человек десять-двенадцать — и сказал: «Теперь я ваш единственный командир, поэтому слушай приказ: сейчас уберемся отсюда к чертям собачьим, тут даже дома целого не осталось, рядом есть село, пойдем туда, а утром вернемся и соберем всех наших».

Он сказал, и они пошли. Малко Павич, думая только о распухшем пальце, сел на краю дороги, расшнуровал ботинок, а потом, перестав размышлять, в какой-то внезапно возникшей темноте скатился, прижав автомат, по склону вниз, вполз в полуразрушенный сарай, вбив одним рывком едва держащуюся на одной петле дверь в раму, и замер, удивившись, что мрак теперь окутал его вдвойне. Широко открыв глаза, он сидел на деревянном полу и, ничего не видя, напряженно смотрел вперед, безразлично ожидая, что сейчас раздадутся шаги сержанта.

«Чтобы убить или сломать челюсть, нужен повод, — сказал как-то Честар, — поэтому война в чем-то справедливая вещь…»

Малко знал, что Честар вернется. Он всегда выполняет, что говорит.

И он знал еще, что у него не хватит сил выстрелить в сержанта. Ведь он спасся лишь до половины, забежав в этот дом, и теперь вторая часть спасения стала ему не нужна — может быть исчез страх, может быть он так устал, что почти не чувствовал себя человеком, которому надо не хотеть умирать.

Глядя в темноту, Малко видел почти цветные, почти озвученные картинки: солдаты его роты, шатающиеся от двухдневного недосыпания, бряцая оружием, медленно идут вниз, и только Честар по прозвищу Буйвол, сбросив автомат с плеча, махнув замыкающему рукой: догоню, мол, начинает идти назад…

Постепенно картинки сменились видениями сна: какие-то обрывки детства, студенческих каникул в Дубровнике — и Малко заснул, сидя на коленях и опираясь на автомат, потом повалился на бок и проснулся уже перед восходом от внезапного, жуткого, как громкий крик, страха.

Теперь холод вернул его к действительности. Он ощутил робкую уверенность в себе, в своем двадцатилетнем возрасте, в своих руках, ногах, пальцах, в ровно бьющемся сердце. Он встал, выпрямился во весь рост, хрустнули суставы, голова едва не задела потолок — и вдруг обрадовался жизни, как ребенок приходу матери. Выбравшись на свет, Малко осмотрел оружие, вытащил из кармана и подсумка все патроны и набил ими второй рожок.

«Они вернутся, — кивнув, сказал он себе, — но я успею».

Он осмотрел дорогу и засыпанное снегом село — все было тихо, недвижно, и только горела церковь. Несколько птиц — черное воронье — кружили над крестьянским полем.

Малко принял решение. Он зашагал, обходя склон, с которого скатился вчера, справа. Там он нашел то, что искал: засыпанные снегом трупы убитых вчера солдат, почти все хорваты — его рота, кое-кого он знал по имени.

Малко вспомнил, как это было вчера. Они уже думали, что все кончено, и пошли, как гусята по дороге, на гору в село — почему-то по дороге, их погубила эта человеческая тяга к дорогам — веселые, уставшие, увешанные оружием, поснимав фуражки и каски, и тут как раз с той церкви и ударил пулемет. Малко не был тогда среди них, он поднимался в числе последних по склону, когда солдаты как камнепад стали валиться на него, сбили с ног, погребли под собой.

— А… Томак, — Малко присел на корточки перед первым убитым, которого он перевернул лицом вверх. — Ну что ж, поделись теперь, — найдя во внутреннем кармане френча бумажник, Малко пересчитал деньги: сто тридцать немецких марок. Подумав, он снял с Томака кольцо — золотое, пригодится.

Обыскивая следующего, он на секунду замер — показалось, что где-то рядом шепчет человек. Резко встав, Малко огляделся: никого, только тихо падает снег. Страх, пройдя как порыв ветра, оставил его — успокоившись, он продолжил свою работу.

Чуть позже он вновь выпрямился и внимательно посмотрел на волнистый край дороги.

«Да кто же там, Господи побери», — сказал он себе. Он снял с плеча автомат, осторожно, стараясь не шуметь, вскарабкался вверх по склону, пригнувшись вышел на середину дороги и посмотрел вниз.

Здесь трупов было меньше, и внизу по полю шла, поминутно спотыкаясь и падая коленями в снег, женщина — старая, сгорбленная. Она была закутана в длинную темную ткань, то ли шаль, то ли громадный платок. Подойдя к убитому, женщина опустилась рядом с ним на корточки, пригнулась — Малко показалось, что старуха хочет поцеловать мертвому руку — и почему-то застыла, не шевелясь в своей сгорбленной позе, похожая издали на огромную с распущенными черными крыльями птицу.

Потом она встала и медленно побрела к следующему. Малко смотрел. Он вспомнил о Честаре, обо всем, что было, потом, оглянувшись еще раз на дорогу, стал не спеша, чуть лениво спускаться вниз. Он чувствовал себя уверенным,

ему хотелось жить и говорить.

Пройдя метров десять, он остановился.