Рихард Феникс. Море. Книга 3

Он остановился на середине подъёма, любуясь шапками светлых цветов вдоль дороги. За ними курчавился мох, оттеняя тончайшие лепестки, ещё не закрывшиеся к ночи. Взглянул наверх, будто слыша ласковый голос жены, зовущей его. По телу пробежала дрожь, как от многообещающего прикосновения. А потом собрал охапку цветов, которые пахли сладко и нежно, как первая любовь.

Уже было поздно идти в гости даже к отцу, поэтому, не сворачивая в деревню, Феникс направился прямо к Дому Матерей. Привычно отсчитал окно Олли, поднял мелкий камешек, но не успел кинуть, как створки распахнулись. Жена улыбалась ему, приложив палец к губам. Затем кивнула в сторону, туда, где находилась башня виноградарей. Нолан опустил корзину с персиками у кустов изгороди, оставив самый крупный, гребень и цветы при себе, и бесшумно скрылся в указанном направлении.

Башня виноградарей была темна, но Нолан знал, как подняться на второй ярус, где лежало сено, и не натолкнуться на чаны и инвентарь по пути. А уж Олли наверняка прошла бы там с закрытыми глазами. Он решил подождать внизу, чтобы не допустить лишних мгновений разлуки. Не слышал лёгких шагов, но оттого, как сладко защемило сердце, понял: она здесь.

Тёплые маленькие руки обняли его сзади. Нежный голос шепнул в голове, в сердце: «Я ждала тебя и скучала». Цветы посыпались к ногам, на траву, персик упал в мягкий мох. Нолан обернулся, заглянул в глубокие синие глаза с искорками фениксовой силы, провёл рукой по распущенным волосам, мерцающим золотым в закатном мареве. Не удержался, притянул Олли к себе за талию и поцеловал.

Её мягкие губы, горячие, сладкие, поначалу были податливыми, но вскоре стали требовательными, задавая темп. Он прижал её к стене рядом с дверью, обхватил бёдра, приподнял. Она выдохнула, когда платье задралось и его ладонь заскользила по обнажённой ноге, белой, будто сияющей.

— Пойдём, — выдохнула Олли, но сорвавшийся с её приоткрытых губ полувздох-полустон выдал желание остаться хоть здесь, пока не пресытятся оба.

— Подожди, — он нацеловывал её глаза, щёки, губы, тонкую шею под запрокинутой головой, путался в тугих завязках горловины платья, рычал и прижимался своими бёдрами к её, пока в паху не стало больно от напряжения.

Олли обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала, лаская его язык своим, посасывая. Желание разгоралось в её полуприкрытых дрожащими ресницами глазах. А его руки уже оглаживали упругие белые ягодицы, низ живота, тянулись под платьем к часто вздымающейся груди. Но вдруг отстранился, одёрнул подол, опустил жену на землю. Олли зарычала, бросилась к нему на шею.

— Тебе не кажется неправильным делать это, пока сын в отъезде? — задыхаясь, спросил Нолан.

— Глупенький, — улыбнулась она и положила ему ладонь на пах. Потёрла. Сжала.

Нолан хрипло взревел, и последние преграды в его голове рухнули под напором вожделения. Он закинул жену на плечо и, перепрыгивая через три ступени, забрался на второй этаж. Кинул горячее гибкое тело на сено и тут же опустился перед ней на колени, рывком поднял юбку до груди и склонил голову, вдыхая пряный аромат. Он облизал пальцы и коснулся её. Олли задрожала и вскрикнула. Тонкие ноги легли ему на плечи, руки требовательно опустились на затылок. И он нагнулся ещё сильнее, готовясь дарить негу любимой женщине.

Когда спустя, казалось, и вечность, и краткий миг, Олли выгнулась, зажав между дрожащих бёдер его голову, Нолан переждал, оглаживая грудь жены, ниже и ещё, где всё было влажным, манящим, раскалённым, трепещущим. Крики и судороги прошли, и Олли отпустила, бросилась к мужу, сорвала с него одежду, повалила и оседлала, стянула платье через голову, откинув золото волос назад.

Она поднималась на нём и опускалась. Она тёрлась об него всем телом. Её руки были везде, а его крепко сжимали белые, мокрые от пота и соков бёдра, насаживая её глубже и ещё, и ещё, пока она не откинулась головой ему на колени с протяжным стоном, стискивая свои груди и тяжело дыша. И тогда он взял её сзади, намотав длинные волосы на руки, любуясь прогибом в узкой спине, изящно очерченными лопатками и дрожащими плечами…

Неистовая любовь закончилась глубоко заполночь. Двое уснули на взрытом сене, тесно прижавшись друг к другу, упоённые удовлетворённым желанием, а в светлых волосах мерцал серебряный гребень с камнем цвета высокого неба, с камнем цвета глаз их сына.

* * *

Лодка

Она помнила его глаза синими-синими, но в последний раз, когда осмелилась в них взглянуть, всё поглотил белый огонь. И тогда, переборов собственный страх, Лукреция коснулась тела, объятого пламенем, собирая руками кровь. А теперь, баюкая эти капли в ладонях, протянув незримую нить к нему, летящему там, под порывами ветра, под небом, покрытым предштормовыми тучами, она молилась первобогам, всему сущему и воде. Особенно воде. Ведь та была её стихией. Стихией истинного Чародея. Молилась, пытаясь вдохнуть в него силы. Нет, не добраться до берега, просто прожить подольше.