Ритка

И все же… ее все чаще в последнее время охватывает чувство, что семья обременяет ее, тяготит, мешает ей развернуться, что ли.

Она должна всегда помнить, что муж и дочь ждут ее по вечерам, а по субботам и воскресеньям она и вовсе целыми днями Должна быть с ними. В то время как…

«Что как? — спросила Ирина Петровна себя, запнувшись на этой мысли. — Что как? Что бы ты делала, куда отправилась бы, если бы была одна? Была свободна. И усмехнулась сама себе: уж во всяком случае не стала бы возиться с кастрюльками и стиркой».

Будто снова вернулась юность. Сердце томило что-то, хотелось чего-то яркого, необычного. Красивого. Все будничное, привычное раздражало. Наверное, поэтому ей теперь уже хотелось, чтобы Ромашов провожал ее с репетиций. С ним по крайней мере можно поговорить не только о выработке и нормах, Ромашов мог даже спеть несильным, но приятным тенором: «Сердце красавиц…» И потом, Ромашов много ездил, повидал, даже учился в актерской студии. Ему есть что рассказать…

День генеральной репетиции приближался, а Ирина Петровна все еще не могла решить, как ей быть. И вдруг все разрешилось само собой.

Утром, когда они были уже совсем готовы к выходу, а Катя торопливо допивала на кухне свою чашку какао, Иван Николаевич спросил:

— У вас ведь завтра генеральная? Жаль. На этот раз мне, видимо, не придется пойти. Просят подежурить в парткабинете.

Это было так неожиданно и так отвечало ее, Ирины Петровны, настроению, что она далее растерялась:

— В парткабинете? А что, обязательно должен ты?

— И очередь моя, и Афонин, — он мог меня подменить, — свалился что-то. Грипп, вероятно.

Лица мужа Ирина Петровна нс видела. Выставив ногу в дверь прихожей и наклонившись, Иван Николаевич протирал суконкой ботинок. Сказала, сама заметив, как ненатурально звучит голос:

— Что ж, придется нам с Катериной вдвоем…

— А я тоже не иду, — крикнула из кухни Катя. — У меня тоже мероприятие. Общешкольное комсомольское собрание. Я отчитываюсь за девятые… — Катя появилась в дверях кухни, стряхивая с черного передника крошки. — Ох, опаздываю! Я дежурная сегодня.

Ирина Петровна не отозвалась, переводя взгляд с лица дочери на мужа. Катя добавила:

— Мы с батей составим тебе компанию на премьеру. И, если хочешь знать, он мне разрешил приобрести к этому славному дню новое платье. Да. Уже ассигновал на эту покупку двадцать рэ. Вот какой у меня щедрый отец! А у тебя внимательный муж!

— Вечно ты паясничаешь! — уже искренне миролюбиво усмехнулась Ирина Петровна.

До завода шли с мужем вместе. Миновав проходную, расходились в разные стороны — каждый к своему цеху. Ирина Петровна едва дождалась этой минуты. Точила мысль: что это? Они сговорились? Или и правда, такое совпадение? Конечно, совпадение! У них — что у Ивана, что у Катьки, тоже пропасть всяких дел.

Ирина Петровна и не ожидала, что это обстоятельство принесет ей такое чувство облегчения. На душе посветлело, проснулось даже что-то озорное. Подумала, что Ромашов, конечно же, непременно потащится провожать ее с генеральной… Нет, как бы там ни было, а жизнь — все-таки великолепная штука!

В день генеральной вернулась домой сразу же после четырех. Квартира встретила непривычной нежилой тишиной. Прислушалась к ней в прихожей и тут же забыла обо всем, что не имело отношения к предстоящему вечеру.

Впрочем, ужин приготовила. Ей нужно было хоть такой малостью оправдать себя. На скорую руку отбросила на дуршлаг отварной вермишели и залила ее яйцами. Если Катя забежит домой, будет недолго подогреть на сковородке. Перекусила и сама.

Потом достала из шкафа свежее белье, понаряднее, и приняла ванну. Включила электрокамин и просушила возле него свои недлинные, но густые, слегка вьющиеся волосы.

В прихожей еще задержалась у зеркала. Черную шубку из натуральной цигейки она носит уже третью зиму. Соболь на шапке тоже почти черный, дорогой, баргузинский…

Ирина Петровна удовлетворенно улыбнулась своему отражению в зеркале, отметив упругую свежесть щек, спросила себя: кто скажет, что у этой женщины почти взрослая дочь?

Конечно, собрались уже все участники спектакля. Не было только Ромашова. Ирина Петровна сразу же отметила это. К ней подошла Валентина Прокофьевна из второго цеха, дородная, еще красивая. Она играла Огудалову, мать Ларисы. Схватила Ирину Петровну за руки, отвела в сторону, к гримировальному столику.

— Ох, Иринушка! Боюсь я почему-то! Семнадцатый год уже выступаю, а боюсь.

Ромашов явился перед самым началом, встал на пороге, еще в дубленке и темно-зеленой тирольской шляпе, оглядел присутствующих. Кажется, он разыскивал взглядом ее, Ирину Петровну. Точно! Нашел, улыбнулся одними глазами и исчез. Видимо, отправился в гардеробную. А Ирина Петровна только тогда поняла, что ждала его и даже едва слышала, что говорит Валентина Прокофьевна. Ромашов же, судя по всему, не испытывает никакого волнения перед генеральной, явился позже ее и думает не о том, что будет на сцене, а о той минуте, когда они останутся вдвоем. Она поняла это по его взгляду.