Ритка

И снова, где-то в подсознании мелькнуло: хорошо, что в зале нет мужа и дочери! Без них она чувствует себя раскованнее.

Это ощущение раскованности, свободы наполнило грудь еще непонятной ей самой радостью ожидания. Наверное, поэтому она играла так хорошо, с таким чувством и даже блеском. Спектакль удался весь: были хороши и Кнуров, и Огудалова, и Карандышев. И, разумеется, Паратов-Ромашов. Они, участники спектакля, поняли это сами. А старый режиссер, скупой обычно на похвалы, расслабленно опустился в кресло.

— Молодцы, порадовали старика!.. А вы, Ирина Петровна, выходит, плакались-то зря?.. Так вот, друзья, и держать. А теперь поговорим о частностях.

Август Робертович не любил делать замечаний по ходу спектакля. Здесь он давал волю исполнителю, надеясь на его творческое состояние. Зато после проигрывания у режиссера всегда находилось что сказать. И хотя начали рано, еще до семи, расходиться стали уже в двенадцатом: высказаться хотелось каждому.

Еще бестолково погалдели у подъезда и разошлись большими группами: почти все пришли на генеральную семьями.

Ромашов, как всегда, был один, объяснил меланхолично:

— Супруга у меня сегодня дежурит…

Его жена, кардиограф, работала в заводской больнице.

Добавил удивленно:

— И ваших сегодня нет!.. Что ж, видимо, сам бог предначертал мне сегодня проводить вас.

Предначертал! Позднее Ирина Петровна не раз горько усмехнется над этим словом, тогда оно даже понравилось своей торжественностью. Ей почудилась в нем некая многозначительность…

Ночь опять выдалась недобрая, холодная. Обжигающий стужей воздух уже потерял свою чистоту и был пропитан запахом каменноугольного дыма.

Все направились от Дома культуры бульваром, там было светло от фонарей дневного света. Ромашов свернул к стадиону. Тут с одной стороны тянулся высокий глухой забор, ограждающий стадион, с другой начались одноэтажные домишки частников. Они тоже были за заборами и палисадниками. Фонари с одинокими подслеповатыми лампочками горели тут только по углам кварталов. И словно вымерло все: ни души! Это-то как раз и понравилось Ромашову. Объяснил:

— Тут короче. Сейчас спустимся вниз, там светло и многолюдно, трамвай.

— Да, лучше бы туда, — вырвалось у Ирины Петровны. Ей почему-то вдруг захотелось на бульвар. Успокоил голос Ромашова. Крепко взяв ее за локоть, инженер продекламировал вкрадчиво:

Золотит моя страстная осеньТвои думы и кудри твои.Ты один меж задумчивых сосенИ поешь о вечерней любви…

Инженер не успел дочитать остальные две строфы стихотворения Александра Блока. От забора, укрывшегося во мраке, им наперерез шагнули две высокие тени, и еще неокрепший мужской голос прозаически произнес:

— Отойди-ка сюда, кавалер… Прикурить у тебя найдется?

— Что? — опешил Ромашов. — Я не курю… И вообще, что это за тон? Что все это значит?

— Не надо нервничать, — посоветовал ему другой голос, пониже и потверже. — Не куришь, значит? Тогда отойдем побеседуем.

Ирина Петровна почувствовала, как рука инженера выпустила ее локоть, Ромашов послушно шагнул в ту сторону, откуда его позвали!.

И тут голову ей обдало холодом. «Сняли шапку», — еще успела сообразить Ирина Петровна. Не сильно и больно толкнули в грудь. Падая, услышала свой сдавленный крик, почувствовала резкую боль в затылке…

14

Иван Николаевич вернулся со своего дежурства в парткабинете в начале одиннадцатого. Катя еще не спала. Пришла на кухню посидеть с ним, пока он ест, рассказать о своем собрании. Огорчило оно ее.

— Понимаешь, все слова, слова! Совсем по Гамлету!.. Надо же конкретно. Кто что сделал, а кто не делает и почему.

— А ты бы вот взяла и выступила, — Ивану Николаевичу понравилась горячность дочери. Хорошо, что она принимает все так близко к сердцу. Значит, нормальным человеком растет. — Видишь, что у вас получается: никто ничего не хочет. Все за вас учителя делают.

— Я так и сказала. Даже это вот собрание… Для чего мы на него собрались? Чтобы что-то решить. Определенное. И потом это намеченное выполнить…

Дочь проговорила бы про свое собрание до полуночи, Иван Николаевич напомнил:

— Тебе надо еще помыться. Ложись. Мать я подожду. Все равно почитать надо. Да вот ботинок еще распоролся.

Убрав за собой посуду, Иван Николаевич занялся сначала ботинком. Поставил на стол самодельную деревянную шкатулку, в которой у него хранились вощеные нитки, иголки, шило и другой инструмент. При случае он мог подшить и валенки и набить каблуки.

Затянувшееся отсутствие жены его сначала не беспокоило. Слава богу, не первая в их совместной жизни генеральная репетиция! Зашил ботинок и заодно сразу же почистил их. Привел себя в порядок и достал с верхней полки кухонного шкафа свои книги. И только тут понял, что не может собраться с мыслями. Не вникает в прочитанное.