Робеспьер. В поисках истины

В это время Леба окончил чтение найденных писем и подошёл к Робеспьеру. Все эти письма были написаны два или три года тому назад, и в них не было ничего важного. Два письма были подписаны Терезой, вероятно, сестрой или невестой обвиняемого.

— Так медальон принадлежит ей, — воскликнула Виктория, — на нём буквы Т. П.

— Третье письмо, — продолжал Леба, — подписано: «Твоя мать». В нём высказываются горячие материнские чувства, и стиль письма обнаруживает, что оно писано аристократкой. Только четвёртое письмо, помеченное 1791 годом, даёт кое-какие, хотя и смутные сведения. Оно адресовано молодому человеку, тогда ещё студенту, по-видимому, его дедом и крёстным отцом, так как в нём говорится: «Я ожидаю тебя завтра, это наш общий праздник, день святого Оливье».

— Так его зовут Оливье? — спросил Робеспьер, смотря на юношу.

— «Я не пришлю за тобой лакея, — продолжал читать письмо Леба, — потому что тебе пятнадцать лет, и ты можешь путешествовать один». А так как письмо писано в мае 1791 года, — прибавил от себя Леба, — то молодому человеку теперь девятнадцать лет.

— Да, да, ему должно быть девятнадцать, — произнёс Робеспьер с каким-то странным смущением, — продолжайте, продолжайте!

— «Моя карета будет тебя ждать у нашего дома на улице Лион».

— На улице Лион? — повторил Робеспьер, не спуская глаз с юноши. — Продолжайте, продолжайте...

— «Бенуа...»

— Привратник Бенуа, — перебил его Робеспьер.

Леба посмотрел на него с удивлением, но не сказал ни слова и продолжал чтение письма.

— «Бенуа откроет тебе ставни в маленькой комнате, которая рядом с моим кабинетом. Ты вынешь из шкафа, на котором стоят бюсты Цицерона и Сократа, и привезёшь мне X и XI тома больших in-folio в красном сафьянном переплёте под заглавием...»

— «Парламентские постановления»! — воскликнул Робеспьер, к общему удивлению всех присутствовавших, не исключая и Оливье.

— Это верно, тут написано «Парламентские постановления», но как же вы это знаете?

— Очень просто, — отвечал Робеспьер, не спуская глаз с Оливье и стараясь скрыть своё волнение, — я часто видел эти книги в библиотеке советника парижского парламента де Понтиви, деда этого молодого человека.

Оливье смертельно побледнел и схватился за стул, чтобы не упасть. Он чувствовал, что его мать погибла.

— Вы знаете его семью и расскажете нам его историю! — воскликнула в один голос вся семья Дюплэ, устремляя на юношу любопытные взгляды.

— Да, знаю и расскажу вам всё, — отвечал Робеспьер, — но прежде мне надо поговорить с ним наедине. Нас тут слишком много. Я вас потом позову, Герои, вы можете подождать во дворе со своими помощниками.

Все удалились, несколько разочарованные, особенно женщины. и недоумевая, чем всё это кончится.

Видя, что Леба также направляется к двери, Робеспьер сказал:

— Не уходите, вы можете мне понадобиться.

Оставшись втроём, Робеспьер вздохнул свободнее.

Перед ним был его сын. Злоба, овладевшая им, совершенно исчезла при этом неожиданном открытии, но он всё-таки сохранил суровый вид, несмотря на сильное душевное волнение, с которым он едва мог справиться. Инстинктивно он сказал Оливье:

— Садитесь.

Юноша не обратил никакого внимания на это слово, и даже когда Робеспьер повторил его дрожащим мягким голосом, то он не двинулся с места, не произнёс ни слова. Видя, что Леба пожал плечами, Неподкупный объяснил, не спуская глаз с Оливье, что он, естественно, был расположен к внуку человека, у которого он был секретарём.

Юноша вздрогнул.

— Так вам никогда не говорили об этом? — продолжал Робеспьер. — Впрочем, это понятно. Ваша семья ненавидит меня, не правда ли? Но это не причина забывать время, проведённое в доме Понтиви, — прибавил он, обращаясь к Леба. — Я не могу забыть, сколько счастливых вечеров и приятных обедов я провёл, сидя рядом с матерью этого молодого человека.

— К чему говорить о прошедшем? — произнёс грубо Оливье. — Решайте скорее мою судьбу, она в ваших руках. Вся моя семья сделалась жертвой революции: мой дедушка умер от горя, дядя убит в Вандее, мой отец скончался от тяжёлой раны, полученной на поле брани.

— Но ваша мать жива, вы не имеете права жертвовать её жизнью. Ведь если вы кричали на площади: «Долой гильотину!», то лишь потому, что боялись казни вашей арестованной матери. Не правда ли? Ведь я прав: она арестована?

— Нет, — отвечал юноша, и поединок на словах между отцом и сыном продолжался с прежней силой.

Один хотел во что бы то ни стало разузнать, где находилась Кларисса, а другой мужественно скрывал тайну, вполне уверенный, что кровожадный тигр только жаждал новой жертвы.

— Неужели вы не понимаете? — продолжал Робеспьер уговаривать юношу, несмотря на то, что каждое его слово оскорбляло гордость Неподкупного. — Неужели вы не понимаете, что я хочу спасти вашу мать и найти ей безопасное убежище из дружбы к ней, из памяти о прошедшем?

— Напрасно вы теряете время! — отвечал Оливье с горькой иронией. — Вы слишком горды, чтобы помириться со своим прошедшим, и хотите уничтожить свидетельницу этого прошедшего. Робеспьер сделает что-нибудь из дружбы! Полноте! Да не вы ли отправили на эшафот всех ваших друзей?