Родник Олафа

Из разговоров Сычонок узнал, что прежнего сидельца в порубе, князя Святослава Ольговича, уже отпустили из града. Вон как бывает. Да никто особо и не дивился, ибо известен был добрый нрав князя Ростислава Мстиславича. Иные монахи утверждали, что посему не быть ему никогда великим князем на Киеве. Хотя ведь по крови – внук Мономаха и должен взять рано или поздно киевский стол. И видели здесь действие кроткого духа самого Глеба, убиенного в Смядыни. Да и радовались, мол, пусть у нас сей князь пребывает. Игумен их сурово отчитывал, дескать, все только о себе и помышляете. А Русь-то как? Руси надобен сей миролюбивый и умудренный князь, ибо после смерти Мономаха все зашаталось, снова князья взялись за былые раздоры, крамола на крамоле. Мономах был великой души человек, крепко держал клятву, ежели целовал крест, так его поцелуй был не сиюминутен, тогда как у других крестоцелование было истинно иудиным. И он чтил сан святительский. Когда Святополк ослепил Василька-князя и Мономах осерчал, начал собирать рати, митрополит Николай уговорил князя примириться со Святополком и пойти на переговоры. И кровь христианская не пролилась попусту. Ведь зрения Васильку не вернешь чужой кровью. А вот Мономах бил степь, половцев – и то верно делал. Степняки не смели набегать на Русь, пустошить селения и города, топтать хлебы, угонять в полон смердов. Бил их и сын Мономаха Мстислав. А нынче, слышно, ихние отряды даже под Новгородом видели. Того и гляди к Смоленску явятся. Мономах урядить желал всей душой русских князей. И вел к тому, дабы стольный град получал князь по старшинству. То и порешили на съезде в Любече князья. И установили, что надобно каждому держать отчину свою, а не зариться на чужое не по праву. И ведь сразу все и порушили: ослепили князя Василька… А ведь сами-то и ослеплены сверканьем злата и славы до того, что Русь готовы разодрать в куски, аки звери. Братья-то Святослав да Всеволод Ольговичи призвали на помощь половецкие полки в отместку за изгнание Святослава из Новгорода… И вот теперь Святослав отпущен из Смоленска. Что-то будет? А ну на Смоленск половцев и приведет?

И веру христианскую поскепали[179]. Обоялники

[180] подняли головы, поползли змиями. То там, то здесь, слышно, волхвы поганые переклюкали[181] народ. Как недород или какое буйство природное, голод и хлад посреди лета, а то и мор, убо они и выползают гадюками, жалят веру православную, возводят напраслины на священников, монахов, подбивают смердов на мятеж, кровопролитие.

И та крамола завелась даже и в земле Смоленской, цветущей при князе Ростиславе, – и где? В Немыкарях, отданных грамотой князя епископу Мануилу на кормление. И ранее было слыхать о дерзостном поганце кудеснике Хорте Арефинском, но он только «облака прогонял» да бабок якобы исцелял от боли в ногах и хребтине. А как село и окрестный люд стали труждаться ради епархии Смоленской, так он и озлобился и народ зачал злобить и нудить к неповиновению.

Тогда вызвался наш Стефан, зело умный и ключимый, пойти на ту кобь[182]. И отправился он един, только уповая на помощь святых. И мы, игумен Герасим и братия, сперва отговаривали, а видя великую устремленность на духовную брань, его благословили на сей подвиг. Да и угодил наш брат в самые лапы и пасть того Хорта. Безумный народ хотел пожечь инока во славу поганому Перуну своему. Да льстивый[183] тот балий и кудесник, гонитель облаков, решил по-иному: пустить его на волю. А на самом деле – в жертву ихнему поганскому

[184] идолищу Яше-Сливеню, дракону болотному. Ибо поляны, на кои его выпустили, бысть болотина великая, что тянется от Долгомостья до самого Днепра. А Стефан молитвами нашими бысть спасен и только единожды провалился, но вылез, за куст ухватившись. А поганцы, что смотрели, подумали: в жертву приял его Яша-Сливень. Да выдюжил мних, выполз, выбрался, на берег Днепра вышел, там его рыбак пожалел и в однодеревку усадил да сюда, в Смядынь, и свез. Не все немыкарцы впали в тот зазор[185] поганскый, остались рабы, верные Христу.

И стала ведома та притча владыке Мануилу, а там и светлому князю Ростиславу Мстиславичу. Вот и отправился отец Стефан уже не един, а с гридями[186]

.

И то не месть, а успокоение народа. А керасть надобно схватить за хвост да выдрать ядовитое жало. На здравие!

И братия с нетерпением ждала известий о походе Стефана на оборотня. Никто и не сомневался, что волхв с таким-то именем и есть оборотень. Поминали и того князя Всеслава, о коем Сычонку уже приходилось слышать еще на Гобзе.

И теперь уже, после узнанного о Хорте, Сычонку не столь страстно хотелось туда попасть, к тем горам Арефинским… Хотя он и продолжал все же надеяться на что-то. И даже такая мысль мелькала: подговорить нового друга Степку Чубарого да поплыть вверх по Днепру до Немыкарей. Как только ушастому горлопану все растолковать-то? Да и что еще сотворит Стефан с тем Хортом?.. Как знать… Гриди и зашибить до смерти могут. Али сбежит, обернется волком-то и шарахнет по лесным дебрям. Ищи тогда свищи… А только свистеть Сычонок и умеет.