Родник Олафа

Но ничего не случилось. Работы были окончены на сегодня, и мужики ушли. А братия собралась у кельи игумена на молитву. Так и молились. А над градом медленно всплывала… Сычонок вспомнил сказанное Чубарым и не сумел удержаться, прыснул в кулак, и тут же получил подзатыльник от вездесущего Луки. При луне они и молились. А потом разбредались по кельям. Сычонок спать не сразу лег, все похаживал в саду, ближе к порубу метил, оглядывал его. Там были запоры на низкой двери. До нынешнего вечера – только запоры, а тут и замок навесили. Игумен велел. Леонтий сыскал, большой.

Не могло такого быть, чтобы тут все и оборвалось, ну, что выткалось судьбою! Узор этот или как сказать… Письмо одного лада: реки, мечетная[225] устреча с всесильным Хортом Арефинским и его водворение прямо в граде, прямо в монастыре. И вот же, то письмо могут взять и пожечь? И пеплом все и развеется по ветру?

Сычонок боялся этого неведомого Хорта Арефинского, но он столь много о нем думал с тех пор, как услышал от Страшко Ощеры, что страстное желание увидеть кудесника пересиливало. Узреть и поведать о своей жели. Он был убежден, что Хорт сразу все уразумеет. И свершит чудо? Ну, коли о нем такой слух идет. Коли владеет он силой тайной, то владеет и речью. Повернет ключ какой, и речь пробьется, побежит, аки ручей…

Так не повернуть ли самому тот ключ уже сейчас?

И Сычонок вдруг просмеялся нечаянно, ему батька Возгорь поблазнился, одобрительно кивавший, и носатый Зазыба Тумак – тот одним своим глазом подмигнул, и Страшко Ощера, он ухмыльнулся и крепко дернул себя за длинный чуб.

Было и сомнение, конечно. Мол, что же он не поволхует да не ристает прочь? Уж для него-то хоть на ключе замок, хоть без ключа, хоть запоры крепкие – все одно как паутина.

Но не ристает, таится.

«Али меня и ждет?» – в конце концов явилась уже совсем безумная мысль бессонному Сычонку.

И тут его окликнул Леонтий.

– Ты чего тут шляешься, Василёк?

Сычонок не знал, что ответить

, глядел на Леонтия, зашибая комаров на шее, щеках, руках, почесываясь.

– Али комарье се кровопийное казнь египетскую учиняют в дровянике там у тебя?

Сычонок кивнул с неожиданной надеждой.

– Ну, бери свою постелю и шагай в мою келью, – сказал Леонтий.

И Сычонок вприпрыжку побежал в дровяник, сгреб свою подстилку, одеяло, подушку, набитую соломой, и потащил все в келью Леонтия.

Келья была тесной. В ней горела свеча пред иконами, и на одной был святой в странной шапочке, похожей на плюску желудя. Тут Сычонок вспомнил, что толковал Стефан о греческом пастухе, и радостно указал на икону. Леонтий оглянулся и перекрестился.

– Чего?..

Сычонок показывал на святого, а потом на себя и кивал, улыбаясь во весь рот. Леонтий следил за ним.

– Ну, се святой Спиридон Тримифунтский… И ты? Что ты, отроче?.. Не разберу… – И тут до него дошло, и он ударил ладонью себя по голове. – Ба!.. Ты не Василёк, а… Спиридон? Спиридон Вержавский?

И Сычонок закивал так, что едва шею не свернул. Леонтий изумленно смотрел на Спиридона. И на того Спиридона, Тримифунтского. Переводил свои выпуклые глаза, в коих огонек свечи отражался, с одного Спиридона на другого.

– Вона якие дела-то, – наконец сказал он. – А он у нас в почете, прежний игумен Спиридон и бысть. А Стефан сам сын пастуший. И тож Спиридона почитает. А твой батько не пастух? Не?.. Вот якие чудные дела-то у Господа… Убо давай ему и помолимся. Устраивай тамо свою лежанку яко раз под иконою.

И Спиридон положил все на пол у стенки под иконой Спиридону Тримифунтскому.

– Ишь, якое у тебя имя. А мы всё Василёк да Василёк… – проговорил Леонтий.

И затем начал читать медленно – так, чтобы Спиридон успевал повторять за ним беззвучно, – молитву Спиридону Тримифунтскому: «О всеблаженне святителю Спиридоне, великий угодниче Христов и преславный чудотворче! Предстояй на Небеси Престолу Божию с лики Ангел, призри милоствным оком на предстоящия зде люди и просящия сильныя твоея помощи…»

Комары в келье не донимали, но зато покою не было от храпа мощного, как будто в груди Леонтия колокол гудел, и аж вся келья сотрясалась, а потом и мелкие колокола начинали звенеть об кости, видимо… Вот уж поистине колокольный инок, звонарь. Леонтий как-то и рассказывал, что звонарь с детства. Как полюбились ему клаколы, так и ведется то до сей поры.

Добр был к нему Леонтий. Но Сычонок-то крамолу замышлял и ключ от поруба высматривал – и высмотрел уже на рассвете: большой и ржавый, он висел на гвозде прямо у изголовья Леонтия, под иконой Николы Чудотворца.

Спиридон и думал, что все это и есть чудо.

12