Родник Олафа

Наконец клаколы Леонтия запели, заиграли. Спиридон заставлял себя не спешить, ждать, ждать… Не вытерпел и сел, прислушиваясь. Свеча была погашена. В келье стало совсем темно. Но мальчик уже пригляделся к темноте. И маяком ему был храп Леонтия. На мгновенье мальчик замер, думая о снах звонаря, что-то ему сейчас видится? Может, как раз это: обитель с разобранным храмом, келья, и из нее выходит Спиридон, маленький Спиридон Тримифунтский в плюске, и тот Спиридон озирается, оглаживает длинную бороду и движется к саду, и в это время где-то над градом восходит луна, и свет ее достигает сразу высоких деревьев за пристанью и Днепром, на холмах. Но здесь, в монастыре, еще темно. И Спиридон спешит, минует сад, подкрадывается к порубу, прислушивается, но не может толком слушать из-за шума и звона в ушах и чистых и пронзительных колокольных ударов сердца. Все тело его бьет дрожь, и силы совсем оставляют его. Просто повисают безвольно руки – в одной большой ключ, тяжелый, будто пудовый. Но Спиридон заставляет себя поднять его. Тот лязгает в замке, али это зубы клацают во рту. Спиридон и так поворачивает ключ и эдак, а он не входит в скважину, и все. Что такое? Он ощупывает холодное отверстие. Потом ощупывает ключ. Снова пристраивает его – тщетно! И тогда он припоминает ворчание Леонтия, мол, замок – кажимость одна, ключ не тот, надо ковачу отдать. С ног до головы его потом окатывает. Жарко, во рту пересохло. Скорей, скорей. Свет луны пожирает тьму и уже озаряет врата, стены, гору бревен, а рядом и гору белых камней, привезенных по Днепру, наконец и кельи, трапезную, сад. И Спиридон замечает в саду какое-то движение. Смотрит: крадется среди теней и лунных полос кто-то… Кострик! Он переводит дух, берется за увесистый, аки булыжник, замок и пробует поднять дужки, но те не поддаются. Выходит, закрыто на ключ?! Да не на тот!.. Спиридон утирает рукавом потное горячее лицо. И вдруг слышит позади быстрые шаги, резко оборачивается. И исчезает. А остается уже один Сычонок, мальчик.

– Шшш, Василёк! – шипит кто-то, надвигаясь на него.

И Сычонок с трудом узнает Чубарого. Но что стало с его лицом? Оно уже не в многих пятнах, а все – черное пятно. Да Чубарый ли это?! Но голос – его:

– Чиво ты вошкаешься?! Я уж удумал, струхнул отцик Цветик. Умучился ждамши. Что тута у тебя?

Сычонок некоторое время просто стоит, прислонившись к порубу, и не движется, свесив голову, будто уснув.

– Эй! – тормошит его Чубарый не Чубарый с черным лицом. – Дай-ка ключ.

И Чубарый не Чубарый пытается тоже отомкнуть замок, но и у него ничего не выходит. Тут оживает и Сычонок, он забирает ключ и мотает головой.

– Не тот? – соображает Чубарый не Чубарый.

Сычонок снова тянет замок вниз, и вдруг Чубарый не Чубарый начинает ему помогать, а он-то сильнее, и дужки поддаются внезапно, и замок падает на землю. На миг оба замирают. Потом Чубарый снимает запор из дубового бруса и открывает тяжелую низкую дверь.

Перед ними абсолютная тьма. Тьма плотно напирает древесно-земляным запахом. Ни Чубарый, ни Сычонок не решаются и шагу ступить вперед. И Чубарый не Чубарый онемел, напрочь речи лишился. И тогда Сычонок издает свой лесной чарующий свист.

И во тьме слышно какое-то движение. Оба отступают, и в дверном проеме возникает что-то. Они еще на шаг отступают, и из поруба, пригнув голову, выходит простоволосый человек. Луна уже и поруб освещает. И мальчики видят белые длинные волосы, и белую бороду, и белые глаза. Еще миг, и оба пустятся наутек.

– Кто таковые? – тихо спрашивает человек.

И звук человеческого голоса приводит ребят в чувство.

– Я… я… – отвечает Чубарый, заикаясь, – С-тепка Ч-чубарый. А ё-йон… Василёк, немко… Пойшли, айда, дядька, т-тама лодка. Мы за тобой. За тобой.

И Чубарый – значит, это точно он – поворачивается, чтобы скрыть слезы страха, быстро утирается и направляется к груде бревен. Человек сразу идет за ним. Позади – Сычонок. Чубарый первый подходит к бревнам и начинает карабкаться вверх. Мужчина и мальчик следуют за ним. Стронутое бревно катится вниз, падает. Но это заставляет всех двигаться еще быстрее, и они соскакивают по ту сторону стен монастырских.

– Туды! – восклицает Чубарый, указывая и пускаясь бежать.

И, пригибаясь, за ним бежит белобородый, белые волосы его плещутся по плечам. Сычонок едва поспевает за ними. На складах возле пристани поднимают лай собаки. Слышен чей-то недовольный голос. В большой избе, где обычно живут гости, сиречь купцы, еще горят лучины али свечи.

– А ну! Не балуй! – кричит, видимо, бессонный протозанщик.

Неизвестно, успел ли он увидеть бегущие по лунному полю три фигурки, одну высокую, вторую пониже, третью еще ниже. Но бегуны уже спустились в старицу, на дне которой было немного воды. Сильно запахло тиной, гнилью. Сычонок оскользнулся и упал на четвереньки, вскочил, отрясая руки, но прилипчивая грязь повисла на руках, коленях.